Проспект премьер

Рикардо Марин:

«У каждого может быть своя идея счастья»

Интервью с режиссером спектаклей «Фандо и Лис» (Театр «Мастерская») и «Гофман. Видения» (ТЮЗ)

Беседовала Елена Добрякова

Десять лет назад Рикардо Марин прилетел с другого континента, из далекой южной страны Мексики в холодный северный Петербург, чтобы освоить профессию театрального режиссера. Рикардо сделал, как он теперь отчетливо понимает, безошибочный выбор — поступил в Театральную академию на курс Григория Козлова. Когда он увидел на Малой сцене Театра юных зрителей спектакль Козлова «Темные аллеи» по Бунину, то был поражен уровнем мастерства, хотя на сцене были не маститые актеры, а студенты.

Сегодня Рикардо Марин, являясь актером Театра «Мастерская» под руководством Григория Козлова, сам выступает в роли режиссера. После премьеры 2011 года в «Мастерской» спектакля «Фандо и Лис» абсурдиста Фернандо Аррабаля он готовит к постановке на Большой сцене петербургского ТЮЗа премьеру спектакля «Гофман. Видения» по сказке Эрнста Теодора Амадея Гофмана «Золотой горшок».

— Рикардо, почему такое название? Выступаете соавтором Гофмана?

— Когда я несколько лет назад прочел это произведение немецкого классика, оно запало мне в душу. Я задумал когда-нибудь осуществить эту постановку, стал писать инсценировку. И вот такой случай представился. В самарском ТЮЗе меня заметили в режиссерской лаборатории, где я показывал эскиз по рассказу Евгения Замятина. После знакомства с художественным руководителем проектов петербургского ТЮЗа Адольфом Шапиро я получил предложение поставить что-то интересное на зрительскую аудиторию от 12 лет. И вот тогда был вынут из головы Гофман, и сказка стала превращаться в реальность. «Видения» — это то, что я чувствую в стиле и в содержании произведения Гофмана. Бытовая жизнь и сны, мечты, фантазии, видения — всегда рядом.

— Вы символист?

— И символист, и сюрреалист. Мне хочется верить в то, что в мире есть некая иррациональная, духовная сторона, которая не менее значима для человека, чем бытовая реальность. И мне по душе, когда все это смешивается. Гофман — в этом смысле идеальный писатель. Он писал свой «Золотой горшок» в Дрездене, когда там стояли наполеоновские войска, а вокруг шли сражения, лилась кровь солдат и мирных граждан. И на фоне этих страшных событий он создал романтическую и возвышенную сказку — как некое спасение, выход из тупика, дающие силы жить дальше, преодолевать тяжесть действительности. При этом Гофман не осуждает мир мещан или филистеров: в чем-то этот мир хорош, считает он. Писатель сам предпочитал больше общаться с простыми людьми, сидя в кабаке, чем с возвышенными эстетами в аристократических салонах. Вот и я в нашем спектакле хочу сказать, что у каждого человека, будь он продавец или писатель, столяр или программист, может быть своя идея счастья. Главное, чтобы человеку нравилось дело, которым он занимается. И никто здесь не хуже и не лучше.

— У вас конец сказки счастливый либо трагический? Или это открытый финал?

— Каждый зритель поймет это в силу своего воображения и представления о счастье. В заключительном диалоге рассказчика Гофмана с архивариусом Линдгорстом выясняется, что Гофман стремится, как и его герой, попасть в сказочную страну Атлантиду, но он, несчастный, вынужден вернуться в свою мансарду. На что архивариус отвечает: а разве вы не бывали в Атлантиде, разве ваше выдуманное путешествие не было таким же реальным? Как важен и нужен огонек мечты! Можно отчаиваться, а можно этим огоньком согреваться, жить им, быть спокойным и верить, и находить фантастический мир Атлантиды в себе самом.

В нынешней постановке я продолжаю начатую в спектакле «Фандо и Лис» тему, где два главных персонажа ищут счастья, стремясь уехать в город, где рассчитывают на заманчивые перспективы. Но все оказывается проще: счастье живет внутри нас, и вовсе не обязательно за ним куда-то мчаться. Когда я читал дневники Гофмана, натолкнулся на описание его одинокой прогулки на природе. Он, увидев огонь, решил, что это Саламандр с ним разговаривает. Гофман продолжал жить через своих персонажей. Мне кажется, это не сумасшествие, а такой взгляд на мир, желание видеть вдохновение во всем, быть более открытым к смыслам — смотреть на предмет и размышлять: откуда он прибыл?

— Любовный треугольник в вашем спектакле будет?

— Да! Но он не станет доминировать над другими линиями. Я постарался применить прием, который приобрел у своего мастера, — сделать спектакль не про одного персонажа, а про всех. В своей инсценировке я провел параллель Гофмана с юношей Ансельмом. И есть параллель Ансельма с Вероникой. Ансельм попадает к светлым духам, а Вероника — к темным, к ведьме Рауэрин, которая пытается заколдовать сердце Ансельма. Но Вероника делает это из любви — она мечтает о счастье, стремится выйти замуж за Ансельма. А есть другая девушка, Серпентина, возвышенная, неземная — и она тоже хочет любви Ансельма, но не прибегает ни к чьим силам. Это равнозначные линии. Есть разные пути к счастью. Не стоит никого осуждать, но надо понять, что ближе каждому.

— Выбор актеров ваш?

— Конечно! Я ходил на разные тюзовские спектакли, очень полюбил мюзикл «Ленька Пантелеев». Мюзиклы — моя давняя привязанность, еще со времен отрочества, когда я несколько лет жил в Лондоне и родители водили меня на них. Я увидел, какие в Театре юных зрителей прекрасные актеры — и со званием народного, как Валерий Дьяченко, которого я пригласил на роль архивариуса Линдгорста, и артисты среднего поколения, как Радик Галиуллин, который играет Гофмана. Есть ученики Козлова, есть выпускники других педагогов, но все прекрасно понимают друг друга — это одна команда. Чудесны Аделина Любская — Вероника, Алиса Золоткова — Серпентина, Ансельм — Иван Стрюк, Яна Бушина и Елизавета Прилепская, играющие Рауэрин, Виталий Кононов в роли Геербранда. Очень яркая Анна Лебедь — я рад, что у нас такой Попугай. А также студенты мастерской Ларисы Грачевой, которые тоже заняты в спектакле. Все прекрасны. Могу жалеть лишь о том, что в пьесе не хватает ролей, на которые можно пригласить всех тех, кого хотелось бы. Мне кажется, для актеров наши репетиции — не просто работа, а нечто большое и светлое.

— Рикардо, все-таки очень интересно, как получилось, что вы из Мексики решились приехать учиться в Россию? И остались здесь жить.

— У меня был интерес к России с 7-го класса. В школе нам задали роман Оруэлла «Скотный двор», действие рассматривалось как аллегория жизни в России после Октябрьской революции. Мой отец, изучающий историю, всегда обращал внимание на то, что в учебниках делается акцент на Англию, Францию, а о России сказано мало, ее роль во Второй мировой войне прописана незначительно. Отец восполнял мои знания, водил в кино, рассказывал о Сталинградской битве. Идеи коммунизма и строительство страны-утопии — это все меня вдохновляло на познания. Позже я стал знакомиться с русской литературой, учить язык. Получать высшее образование отправился в Нью-Йорк. Поступил в Нью-Йоркский университет на режиссерский факультет, который окончили множество звезд. Но реальность была такова, что платить за обучение и жилье в дорогом городе моим родителям оказалось не по карману, и я вернулся в Монтеррей.

А говорить на русском я продолжал со своей русской подругой, которая меня и натолкнула на мысль уехать учиться режиссуре в Россию. В тот момент мой интерес к вашей стране и желание постигать театральное дело плотно сошлись. Родители сначала выступили категорически против, тем более что тогда произошли события в Беслане, но постепенно я убедил их, что поеду не в кишащую народом Москву, а в Петербург, где людей поменьше, традиций побольше, и это очень неплохой вариант для образования. Меня отпустили.

«Фандо и Лис»

— Русский язык вы освоили превосходно. Уютно ли вы себя чувствуете в России? Не тянет на родину?

— Сердце у меня большое. Каждый день читаю новости и российские, и мексиканские, и британские — потому что у меня в Англии сестра живет, и американские — потому что там мой брат. И переживаю. Конечно, скучаю по друзьям, одноклассникам, родным. Но здесь, в России, у меня есть возможность реализоваться как актеру и как режиссеру. В Мексике театры продюсерские или актерские. Это большей частью коммерческие проекты. Режиссерского театра мало — есть редкие примеры в Мехико. Но среди 20 миллионов людей, населяющих столицу, процент тех, кто ходит в театр, незначителен. Просто нет такой традиции, как в Питере, — ходят в лучшем случае раз в полгода.

Хотелось плакать от счастья, когда я увидел, что могу пойти в один день на пять опер, несколько балетных спектаклей, на огромное количество драматических постановок. Это счастье, что здесь так много государственных театров, которые имеют финансирование, и у них нет задачи разбогатеть, а можно выбрать постановки, чтобы удовлетворить интересы и потребности самой разной публики.

— И все же пересечения в нашей истории имеются. Троцкий, которого убили в Мексике, Сикейрос, на которого влияли коммунистические идеи, и его гигантские фигуры в живописи очень соответствовали духу нового времени в СССР, — недаром он был у нас очень почитаемым художником…

— Да, конечно, взаимодействие культур наших стран существует. Один Сергей Эйзенштейн чего стоит. Он бывал в Мексике, снимал у нас фильм «Да здравствует Мексика!», но не завершил… Несмотря на то что фильм не был показан, все мексиканские режиссеры, операторы учились мастерству у Эйзенштейна. Этот фильм оказал колоссальное влияние на мексиканский кинематограф. Любовь к яркому и образному — это, безусловно, роднит наши культуры в корневой основе. А у меня любовь к театру переплавилась с моими предпочтениями в кино. Приятно, что в России любят мексиканских режиссеров, таких как Гильермо дель Торо, создателя «Лабиринта Фавна», Альфонсо Куарона, снявшего «Гравитацию», и Алехандро Гонсалеса Иньярриту — автора оскароносного «Бердмена». В «Лабиринте Фавна» очень хорошо показано, как прекрасно могут соединяться сказки и реальность, филистерство и детская вера в мечту, фэнтези и настоящая жизнь.

— Как укрепляются ваши связи здесь, в Петербурге? Не женились?

— Обретаю друзей не только в театральной среде. Из-за невозможности жить в Петербурге на актерскую зарплату мне пришлось давать уроки английского, оттого связи человеческие, дружеские расширились. Жениться не успел, мне только 29. Но не удивлюсь, если выбор падет именно на русскую девушку. Когда ко мне из Мексики прилетел друг, то уже в аэропорту, увидев огромное количество красавиц, он сказал: «Я понял, отчего ты здесь остался». Да, девушки здесь потрясающей красоты и обаяния. Как любой художник, я эстет, и мне приятно, что я имею здесь постоянный источник вдохновения.

— Как вы думаете, спектакль «Гофман. Видения», полный романтизма и мечты, будет востребован подростками, которые во многом воспитаны на голливудских блокбастерах и компьютерных играх?

— Думаю, да. Другое дело — насколько мы сможем добиться того, чтобы юные зрители смогли себя идентифицировать с героями. Но я очень хорошо помню себя подростком: я любил читать, мечтать, думать о каких-то потусторонних вещах, путешествовать в другие миры. И хочу верить: то, что нравилось и до сих пор нравится мне, возможно, близко и современным подросткам здесь. Если говорить о массовом охвате зрителей, то невозможно нравиться всем. Я не ставлю спектакль о Бэтмене. Но все же хочу через самые разные темы — любви и войны, через дьявольское и божественное, через смех, страх и иронию достучаться до думающей и восприимчивой молодежи, готовой поискать смысл там, где, возможно, они его еще не находили.