Триумфальная арка

Работая над мечтой

Интервью с художественным руководителем театра «Мастерская», заслуженным деятелем искусств России, театральным педагогом Григорием Козловым

Беседовал Александр Платунов

Фото Стаса Левшина

На прошедшей в ноябре церемонии вручения Высшей театральной премии Санкт-Петербурга «Золотой софит» режиссерскую премию имени Товстоногова «За выдающийся вклад» получил Григорий Козлов, руководитель театра «Мастерская». Редкий случай, когда о решении Номинационного совета не спорят.

Творческая биография Григория Михайловича общеизвестна, он уже давно входит в число ведущих российских режиссеров. Козлов осуществил мечту многих режиссеров о собственном театре и создал вместе со своими учениками «Мастерскую». Существующий всего лишь пятилетку театр стал одним из популярнейших в городе, несмотря на географическую отдаленность от центра. Афиша впечатляет эпическим размахом «Тихого Дона» и «Братьев Карамазовых», на которых зрители готовы сидеть часами. Вампиловский «Старший сын» и «Идиот» Достоевского, с которых начинался когда-то театр, вошли в разряд городских театральных легенд. И каждую новую премьеру «Мастерской» театральные профессионалы и публика ждут с интересом, потому что знают — это будет неожиданно, азартно и очень искренне. Искренность и азарт свойственны и самому Григорию Михайловичу, несмотря на отмеченное не так давно 60-летие. А ведь все, кажется, могло повернуться по-другому… (Дорогой читатель, заранее прошу прощения за «ты» в разговоре, но мы знакомы со студенческой скамьи… и что уж тут «выкать».)

— Ты же первоначально профессию далекую от театра выбрал и пошел в Кораблестроительный?

— Я с детства мечтал о театре. Но как в «Женитьбе Бальзаминова», там все про меня: мама, то-се, что ты хочешь, в армию ходить не надо — такой инфантил был. Но по-настоящему я хотел быть только в театре и очень много ходил в театр. Смотрел все и чуть ли не ежедневно. Я еще в школе видел в БДТ много спектаклей, помню приезд Эфроса, «Платон Кречет» — первый эфросовский спектакль, который я увидел. А на следующий день — премьера балета Андрея Петрова «Сотворение мира» с Барышниковым, Колпаковой. И это была всегда тайна какая-то, которая безумно манила…

«Старший сын»

— А в Корабелку-то почему пошел?

— От армии, да и мама хотела, чтобы я технический вуз закончил.

— Все-таки почему именно в Корабелку — по семейным причинам или просто рядом жил?

— Знакомых там было много… у мамы.

— Не жалко стольких лет в Кораблестроительном — все-таки учился, старался?

— Не очень-то и старался. Там у нас была самодеятельность, стройотряды, мы творчеством каким-то занимались. Я даже фильм снял, мультфильм. У нас агитбригада была — мы сделали программу по русским поэтам, тогда даже недоумение было: обычно про что-то веселое, а у нас про одиночество от Пушкина до современных поэтов — под впечатлением от Таганки и их поэтического театра. Постоянно что-то сочиняли и творили, как могли. Больше мечтали, конечно.

Потом все закончилось и мы стали работать инженерами. Я сначала мастером попробовал, чтобы с людьми работать: с чертежами не очень хотелось. Отработал три года — все Родине отдал. Мы работали с Гришей Серебряным, которого ты знаешь очень хорошо. Он тоже оттуда — Корабелка, самодеятельность, только другой факультет. И я ему как-то в отчаянии говорю: «А может, пойдем поступать в Институт культуры на экономический?» Он отвечает: «Только в театральный и только на режиссуру».

Мне было тогда уже 26 лет, но так хотелось соприкасаться каким-либо образом с театром! Мне тогда казалось, что в театре только боги работают, по Моховой было страшно пройти. Но у нас в Корабелке, в нашей среднедраматической студии (как мы шутили, «корабелы имени Станиславского и его друга Немировича»), преподавал Тышкевич Игорь Францевич, аспирант Меркурьева. Там я первый раз услышал слова «Мейерхольд», «биомеханика»: у них Ирина Всеволодовна Мейерхольд преподавала. Потом у нас был Володя Фадеев, ученик Товстоногова и Кацмана… То есть люди работали серьезные. И я стал спрашивать у всех: а как поступать, экспликацию какую-то надо, наверное, делать? А мне говорят: нет, сначала басню, прозу, стихотворение надо читать!

— И как, читал? Помнишь этот момент?

— Конечно, как забыть это. Помню, что очень стеснялся. И прозу выбрал очень странную для чтения в 1983 году — «Симфония № 2» Даниила Хармса. Стихи Мандельштама читал…

«Старший сын»

— Почему на кукольный поступал?

— Не было набора в тот год на другие курсы. А Гриша уже поработал в кукольном театре Эрнеста Серебренникова — был такой знаменитый корабелковский театр.

— То есть Серебряный поступал сознательно, а ты — немножко за компанию?

— Я на режиссуру поступал. Честно говоря, я не чувствовал разницы и прямо говорил, что в куклах мало что видел. Хотя в БТК ходил и с Сударушкиным даже был знаком… И мне там очень нравилось… Я же, Саш, наверное, кропотливый режиссер?

— Кропотливый.

— А это в куклах родилось, вот эта точность. Там же, если точно тело не простроишь, то не будет жизни. Это тоже много дало.

— Но все равно тебя больше театр живых людей манил?

— Да. На втором курсе мы делали упражнения на «живой план», у меня был отрывок из «Дома на набережной» Трифонова минут на 30-35. Наши любимые педагоги Элла Александровна Коган, Нина Александровна Рабинянц, Лев Иосифович Гительман cпециально пришли посмотреть работы студентов… Они уже тогда знали меня — второкурсника.

— В театральных кругах говорят, что уж если где и продолжают линию Станиславского и традиции психологического театра, то это в «Мастерской» Козлова. Мне кажется, что вряд ли на кукольном обучали по Станиславскому. Это самообразование?

«Тихий Дон»

— Я не знаю и никто не знает, что есть Станиславский. Товстоногов очень точно говорил: есть метод репетирования. Книжки Товстоногова, смотрение спектаклей и постепенный выбор своего пути — так все и складывалось. Если бы я в профессию моложе пришел, то, наверное, больше бы хулиганил, а я отхулиганил в Корабелке и поступил только в 28 лет. К тому же параллельно учился курс Кацмана, мои все любимые ребята, и это тоже большое влияние имело, да и то, что в нашей «Мастерской» творится, тоже влияет, ты же ищешь свой путь. Я уверен, что при всем знании и всей любви никто не знает, кто такие Станиславский, Михаил Чехов, Мейерхольд. Для меня есть режиссеры Додин, Фокин, Могучий, есть их мировоззрение и их путь в театре. Имеет значение та питательная среда, в которой ты существуешь. Каждый из себя вырастает. Я, например, люблю повозиться в человеческих отношениях, это у меня с детства. Мне всегда интересно было наблюдать за жизнью.

— А какие самые яркие зрительские впечатления случались?

— У меня опять много всего — я был как Душечка: если хороший спектакль, я влюблялся в него и мог несколько раз смотреть. Четыре раза «Мещан» Товстоногова, по нескольку раз «Женитьбу» Эфроса, «Братья и сестры», «Серсо». И интересно, что я каждый раз, уже занимаясь профессией, хотел посмотреть за технологией, как это делается, но ничего не получалось — увлекался историей.

«Тихий Дон»

— То есть ты становишься просто зрителем?

— Когда хороший спектакль — да. Если я увлекаюсь историей, то начинаю жить ею.

— Профессия не мешает смотреть чужие спектакли, когда ты все швы видишь?

— Бывает — видишь, а бывает, когда не хочешь видеть. Наслаждаешься игрой артистов, которые тебя увлекают и куда-то зовут, игрой мысли авторов спектаклей, и это радостно всегда.

— А бывает так, что ты видишь какие-то режиссерские идеи и приемы, которые хочется использовать самому?

— Приемы они для чего? Главное — содержание, а приемы — они общие. Я первый раз «Кроткую» Додина с Кочергиным видел на малой сцене, а потом на большой. Там был такой прием укрупнения: ходит человек на заднем плане и вдруг оказывается перед нами — крупный план! Это я взял на вооружение сразу: мне так понравилось, что неожиданно тебя хватают и куда-то уводят. Это вроде фокус, но когда все на мысль работает, то фокуса не видишь. Потом уже задним числом думаешь: как он оказался там?

«Братья Карамазовы»

— Насколько твои спектакли сочинены заранее, а насколько — на площадке, в процессе репетиций?

— Иногда начинается просто с ощущения — когда оно правильное, то все складывается. Когда мы с художником Сашей Орловым работали, он говорил: «Ты сначала порепетируй с ребятами, а потом уж я». А бывает, что спектакль сочиняется заранее, как было в Финляндии с «Ревизором». Мы там заранее придумали все от начала до конца, и спектакль хороший получился.

— Твои спектакли рассчитаны на самую широкую публику — по возрасту, социальному положению, образованию. А как ты себе представляешь идеального зрителя, для которого делаешь спектакли? Насколько ты учитываешь вкусы публики?

— Даже не знаю, как ответить на этот вопрос. Кто-то из великих сказал, что режиссер — это лучший зритель. Конечно, какие-то вещи рассчитаны на интересы публики, но никаких компромиссов, никакого заигрывания с публикой в моих спектаклях нет. По-видимому, есть юмор человеческий, есть тема, которая развивается, есть какие-то приемы излюбленные…

— Как ты выбираешь материал? Книжку прочитал, понравилось, будем ставить?

— Я все же стараюсь следовать какой-то программе, определенным линиям. Вот только что у нас вышла «Молодая гвардия» и уже сложилась трилогия о войне вместе с двумя моими антивоенными спектаклями. Есть линия Достоевского. Есть линия абсурда. Постоянно смотришь, что у нас уже есть, а чего нет. И от этого материал выбираем вместе с ребятами. Например, сейчас пришла Наташа Лапина и предложила несколько названий, из них мы остановились на «Письмовнике» Шишкина. После чего ко мне приходит Саша Мареева и говорит: «Вот, Григорий Михайлович, я вам эту книгу давала год назад читать и хочу там играть». И она этого заслуживает. На что я говорю: «Ну, вот и прекрасно, соединяйтесь!» Или «Носороги» Ионеско Саша Кладько принес, и я думаю: у нас есть «Фандо и Лис» Аррабаля, и это в ту же сторону — очень сильная пьеса об оболванивании людей…

«Фандо и Лис»

— Очень современная!

— Очень… Или иногда от артиста идешь. Шумейко сыграл Васечку в «Старшем сыне», я смотрю и думаю: почему бы этой компанией не сыграть «Утиную охоту», где Васечка становится Зиловым. Получится — не получится, но пробовать надо. И опять же, артисты должны быть на эти роли, должен сложиться ансамбль. Если угадал, то это уже хорошо.

— Ты говоришь, что тот багаж, который ты реализуешь, из давно задуманного, еще со студенческих времен, с классической книжной полки. А как ты относишься к современной драматургии, читаешь ли ее?

— Читаю…

— Но ставить не хочешь?

— Я даже хочу, но пока думаю. Мне очень нравится Василий Сигарев, меня он потрясает — я читал и у меня слезы текли. У человека есть тема и есть больное, он очень серьезный парень, очень искренний, нутряной.

— Ты говоришь о спектаклях, которые в той или иной степени уже в работе. А есть ли большая мечта, так сказать, жизни?

— Есть. «Мастер и Маргарита». Но она уже тоже в работе, репетирую со студентами. Не знаю, получится ли, но очень интересно репетировать.

***

Григорий Козлов всегда со своими учениками. Выпустив несколько курсов на Моховой, он уже дал театру ряд заметных актерских и режиссерских имен. Ученики очень разные, каждый со своим почерком, своими идеями. Видно, что мастера всегда больше интересовало раскрытие их собственных индивидуальностей, а не их следование за ним. Но главное, что всех «козлят» объединяет, — они живут театром. И работают над мечтой.