Парадная площадь

Театр — это все-таки соавторство

Несмотря на то что в последние годы Эра Зиганшина нечасто бывает в Санкт-Петербурге, с точки зрения петербургского зрителя она принадлежит этому городу. Огромная часть ее творческой жизни прошла в Ленинградском театре имени Ленинского комсомола. Ее лучшие роли стали одними из самых выразительных страниц в истории петербургской сцены. Ее имя стало культовым в театральной среде. В ней есть воля, позиция, умение не растерять себя, а, напротив, сохранить верность личному и по-настоящему содержательному кодексу благородства и чести.

Сейчас народная артистка России Эра Гарафовна Зиганшина репетирует спектакль по пьесе Алексея Арбузова «Старомодная комедия» в Театре «Приют комедианта». Наша встреча состоялась после репетиции и разговор получился живой, «на эмоциях»…

Беседовал Александр Платунов

— Эра Гарафовна, вы свои первые зрительские впечатления в театре помните?

— У меня не получилось быть зрителем! Как мои, например, дети: приходили в театр — занавес, восторг, предвкушение… У меня ничего этого не было, потому что в театр я пришла со служебного входа — с обратной стороны. Мне было тогда 8 лет, я училась играть на скрипке. К нам приехала женщина, которая искала мальчика и девочку, чтобы петь в «Пиковой даме» и «Богеме» в оперном театре. Я пришла и погрузилась сразу в работу.

Когда в третьем акте «Пиковой дамы» в сцене с пастушкой выходили два маленьких негритенка с дарами, одним из которых была я, я была счастлива… А за кулисами был запах, которого я не встречала никогда в жизни, у меня такое ощущение, что я заразилась там каким-то вирусом — именно в закулисье оперного театра. И всю жизнь хожу и ищу, где он, этот запах, но больше его не встретила.

— А когда вы поняли, что станете актрисой?

— Не помню такого момента, но знаю, что я никогда не мечтала, а точно знала, что стану — вот и все. У меня даже не было мечты на эту тему, это было как само собой разумеющееся.

— Даже вопроса никогда не возникало: может, мне что-нибудь другое нужно?

— Нет!!! Это же не человек решает, это где-то наверху решается — вот это ее путь!

— Когда же вы все-таки суть профессии поняли? Преображаться в другого человека — это все-таки далековато от негритенка из «Пиковой дамы»…

— Тут мне, конечно, помог Театр юного зрителя. Через пару лет после того, как я ушла из оперы, ТЮЗ набирал студию. Я услышала объявление по радио, у меня даже не возник вопрос, пойти или нет — конечно, пошла. Я победно там прошла, меня взяли с триумфом, даже по радио обо мне сказали…

— То есть вам с детства показали, какая вы исключительная?

— Да, конечно. С детства такая вся из себя особая. Более того, занимаясь в ТЮЗе, мы выходили на сцену в массовке практически ежедневно…

— Господи! Получается, что вы все детство на сцене провели…

— Получается, что так. Поэтому и вопроса не возникало, кем стать. Очень расстраивался мой математик, потому что я любила математику. Очень расстроилась мой педагог по французскому, потому что она со мной отдельно занималась и я французский знала очень хорошо для советской девочки из Казани: свободно разговаривала, свободно читала газеты и книжки, то есть было куда пойти, если бы мне дали по носу и не взяли… А к концу школы уже режиссер ТЮЗа настоял на том, что я должна поехать в Москву поступать.

— Вы замечательная актриса. При этом в каком-то одном месте не удержались — переходили из театра в театр, меняли режиссеров… Не жалко, что не нашли постоянного пристанища?

— У меня был единственный дом — Ленинградский театр имени Ленинского комсомола, я в нем отработала в общей сложности 30 лет. Это потом я ушла по не зависящим от меня обстоятельствам, и сейчас снова ушла.

Считаю, что на сегодняшний день даже и не полезно артисту сидеть в одном театре. Это имело значение раньше, когда у каждого театра было свое лицо. Сейчас время делает для театра, как мне кажется, черное дело. Пришло другое поколение, пошло другое обучение, и я вижу, что «сериальщина» и антрепризы, в которых я тоже участвую… что это потеря профессии. Или уважения к этой профессии.

Я застала период, когда рухнула эта огромная держава, и я даже думала: может, бросить это дело? Потому что совершенно не понимала, по какой почве хожу и чем мне заниматься. Я по репертуару очень драматическая актриса, совершенно не умею играть комедии, веселить…

— Вы так считаете?

— Тогда так считала, а сейчас я уже кое-что попробовала… Искусство смешить так же вырабатывается годами, как и искусство заставить сопереживать и плакать, такой организм вырабатывают годами, начиная с мышц до внутренностей. Я ничего этого не умела — мне так казалось, и начала потихоньку учиться как-то развлекать, смешить, потому что я понимала, что зрителю точно так же тяжело, как и мне, и он хочет развлечься, посмеяться и выйти из зала. Но был период, когда я думала пойти учить детишек французскому языку…

— Вы это серьезно говорите? Вы думали уйти из профессии?

— Абсолютно. Я поняла всю бессмысленность ее на тот день — это был целый период в жизни. И мои московские и питерские друзья как-то собрались и уговорили меня!!! Но у меня друзья не актеры, я не дружу с актерами.

— Почему? Не доверяете профессиональным притворщикам?

— Не знаю, так сложилось. У меня никогда не было подруги-актрисы и друзей-артистов. Когда я начинала, мы, молодые артистки, сидели в одной гримерке, человек шесть-восемь. Вот этот щебет, этот хохот, эти сплетни меня так раздражали, так мешали… Я терплю-терплю, а однажды говорю — и говорю так, что это забыть невозможно. И мгновенно вырастает стенка. Я по юности была очень резким человеком, бескомпромиссным, даже грубым, терпеть не могла бездельников (я и теперь их не люблю), терпеть не могла, когда артистки сидят и вяжут перед выходом на сцену, для меня это было непонятно.

Это я сейчас понимаю, что тогда купить было нечего и девчонки, желая как-то выглядеть — артистки все-таки, — вязали без конца. Снисходительность ко мне поздно пришла, к сожалению. И даже когда я говорю про бездельников, сейчас понимаю: а что им делать-то, если не давали роли, куда им деваться — артисты же всегда надеются: не в этом сезоне, так в другом… И в такой надежде артисты пребывают годами.

Да, с артистками не дружу. И куда-то, где много народа, где надо держать лицо, где губы устают от дежурной улыбки, где разговоры, не хожу. Нормальная артистка так не должна делать, потому что это тоже входит в профессию — общаться, разговаривать, но мне это не интересно. Приятельские отношения внутри театра — да, но в друзьях абсолютно другая публика: врачи, педагоги, преподаватели вузов…

«Литургия Zero». Александринский театр

— Серьезные люди!

— Да, серьезные люди, но очень театральные.

— У вас есть какие-то приемы, как взять публику?

— Есть. Был период в Ленинграде, когда насадили ПТУ по всему городу, а Театр Ленинского комсомола считался идеологическим, он должен был воспитывать такую публику. И к нам нагоняли пэтэушников, которые ничего не знали, ничего не читали, — самая сложная публика. Это школа жизни потрясающая, на всю жизнь. Играем мы, например, «Последние» Горького, занавес еще не поднят, а там — уже шум, гам, номерки падают, бутылки катаются, смех. Наконец под их улюлюканье открывается занавес, мой первый выход, я выбегаю в пеньюаре, парни гоготом артистку встречают. Я останавливалась, разворачивалась к залу, молча смотрела в зал, пока не наступала тишина. Я понимала, что если сейчас не остановлю их, спектакля не будет. И я их побеждала. Эта борьба кто кого — это Театр имени Ленинского комсомола 60-х годов.

— Были случаи, когда вы отказывались от ролей?

— Да, отказывалась от того, что не нравится. Это было действительно так. Почему-то мне с юности это позволялось. Но мне даже не предлагали неинтересные, плохие роли, ни разу в жизни. Повезло!

— Думаю, потому и не предлагали, что вы своей яркой индивидуальностью рассыпали бы слабую драматургию.

— Может быть… А когда меня приглашали в другие театры, то я конкретно шла, например, к Гете Яновской. Она мне была интересна как режиссер. Я шла к Роме Виктюку, потому что по сей день считаю, что его территория не занята никем — за столько лет! Я всегда восторгалась людьми, которые делают то, что я не умею. Меня восхищал взгляд Виктюка, его видение — нормальный человек так не может видеть. Так может видеть только человек, одаренный очень своеобразным талантом, которым я не владею. Поэтому шла к нему с восторгом. А в Театр Станиславского в Москве я шла только из-за пьесы «Стакан воды» и роли герцогини Мальборо, которую мне там предложили. Мне повезло, что спектакль ставил Сережа Алдонин — очень талантливый человек, но именно повезло, потому что раньше я его не знала.

— Вы с такими разными режиссерами работали, некоторых вы уже назвали, а кого-то можете назвать главным в своей жизни?

— Режиссер на всю мою жизнь — это, конечно, Геннадий Опорков, которого я понимала с полузвука и который меня понимал с полуслова. Так совпало, что никто ни к кому не притирался, никто не дружил семьями… Могли и не сойтись: у меня, говорят, не самый сладкий характер, у Опоркова был свой характер. Могли просто не сойтись, но тут все совпало, поэтому для меня первый режиссер на всю оставшуюся жизнь — это Гена Опорков. Особое место занимает Рома Виктюк.

— Вы в работе покорная актриса? Предпочитаете, чтобы режиссер вас опекал или чтобы не мешал?

— Без режиссера ничего сделать невозможно, будь ты хоть семи пядей во лбу. Идеальный вариант, когда мы с режиссером друг друга понимаем. Может, режиссерам это и не понравится, но театр — это все-таки соавторство. И когда есть соавторство, тогда получается роль, которой не стыдно, которая как-то оценивается, которой я горжусь. Их может быть не так много, но они есть.

— Вам интереснее играть похожего на вас человека или смотреть на персонажа со стороны?

— Думаю, любому нормальному артисту играть на себя похожего неинтересно. Чем дальше от меня, тем интересней. Но любая роль становится в процессе работы настолько своей, что я даже себя иногда спрашивала: а кто еще ее может сыграть? Да никто, только я. Она настолько становится мною, моим вторым «я». Вот, например, не могу сказать, что Кабаниха — это мрак, ужас, после того как я ее сыграла. Гета Яновская откуда-то увидела в худенькой Зиганшиной нечто такое!

— Вы свою Кабаниху оправдали?

— Оправдание — это основа моей профессии. Ни в коем случае не заклеймить, не унизить, не отдать на растерзание зрителю, а оправдать, конечно.

Геннадий Опорков и Эра Зиганшина

— Какие моменты в своей профессии вы считаете главными?

— Для меня в этой профессии главное — репетиция. Самый интересный период. Спектакль, аплодисменты — это естественно, нормально, но это ритуал, это вторично для меня. А вот процесс репетиционный — самое интересное. Я созидатель по натуре, мне нравится процесс, мне радостно, когда из ничего появляется что-то.

— Есть роли, которые вы бы хотели сыграть, но не получилось?

— Были даже роли, которые я сыграла, а не получилось. Например, Кручинина у меня не получилась. Я ею недовольна очень, и тут никто не виноват: очень хороший был режиссер, оформление Капелюш делал, но не пришло и все.

А сколько не сыграла…. Конечно, грех жаловаться — я играла замечательные роли, русскую классику и зарубежную, дай бог любой артистке такие мощнейшие роли играть, но несыгранного много. Не сыграла мамашу Кураж, хотя очень хотела и были даже режиссеры, которые эту роль предлагали, но я в тот момент была чем-то, наверное, не менее интересным занята. Еще одна роль, о которой постоянно плачу, — Тамара в «Пяти вечерах» Володина. Я играла Катю, когда была совсем юной, и мечтала, что, когда вырасту, то обязательно сыграю Тамару, — не получилось. Елизавету хотела в «Марии Стюарт», но мимо и мимо, что поделаешь… Много не сыграла и многое уже не сыграю.

А сейчас, конечно, такой интересный переходный период, подобно тому, как бывает у молодых артисток, когда настает момент перехода на возрастные роли. Это часто болезненный процесс: не хочется стареть. Но благодаря Опоркову я когда-то этот период проскочила, потому что он мне в 32 года дал старуху Пилар в «По ком звонит колокол». Он избавил меня на всю жизнь от этих страхов перехода: в театре тогда многие хохмили, что следующей моей ролью будет старуха Изергиль. А сегодня я понимаю, что драматурги всех времен и народов не утруждали себя заботой об опытных артистках и артистах возрастных. Таких ролей практически нет в мировой драматургии. Единственное, что меня сейчас печалит, — я дожила до такого возраста, еще полна сил, а материала не так много. И это очень жаль.

— У Алексея Арбузова такое благостное отношение к своим героиням, в том числе к героине «Старомодной комедии». Не мешает ли это вам?

— Благостное, да. Но, во-первых, я согласилась, потому что меня привлекает компания: режиссер Александр Исаков, артист Сергей Паршин и я — трое людей, которые знают друг друга достаточно давно и нам приятно общаться. Да, у Арбузова благостные герои, но тем интересней это переворачивать: у меня такой протест против этой благостности, они такие хорошие, что прямо невозможно…

— Вы с таких малых лет в театре — он вам не надоедает иногда?

— Нет. Наоборот. Даже иногда думаю (не дай бог, конечно), что, как только я перестану играть, меня тут же не будет. Потому что человек жив, пока он нужен хоть кому-то. Как может надоесть то, чем ты живешь? Надоесть может та работа, та рутина, в которую жизнь повергла. А я занимаюсь исследованием — это новые и новые открытия. Это не может надоесть.