Триумфальная арка

Елена Калинина:

Территория свободы

Беседовал Александр Платунов

О Елене Калининой в петербургских театральных кругах заговорили после ее студенческой роли — Сони в чеховском «Дяде Ване» на курсе Вениамина Михайловича Фильштинского. По окончании Санкт-Петербургской академии театрального искусства она оказывается в труппе прославленного Малого драматического и снова играет Соню, но уже в «Дяде Ване» Льва Додина.

Ясный, очень чистый и естественный образ, созданный Калининой, покорил не только петербуржцев, но и зрителей многих стран мира, в которых побывал театр Додина. После гастролей МДТ в Сиднее с «Дядей Ваней» актриса даже номинировалась на Высшую национальную театральную награду Австралии. В родном городе Елена Калинина уже полтора десятилетия также на виду, о чем свидетельствуют «Золотые софиты» за Соню и за роль Гитель (в дуэте с Дмитрием Воробьевым) в спектакле «Двое на качелях» Театра «Приют комедианта», номинации на «Софит» и «Золотую Маску» за «Бовари» в «Русской антрепризе» имени Миронова, Независимая молодежная премия «Триумф» и другие награды.

Казалось бы, удачно сложившаяся актерская биография. Тем неожиданнее стало известие о том, что Елена Калинина покинула МДТ. Но разговор наш начался издалека…

— Лена, как вы стали актрисой?

— Я с детства занималась хореографией в Аничковом дворце. Десять лет провела за станком и даже пробовала поступать в Вагановское училище. До сих пор заноза в сердце, что я так и не стала балериной. В Ансамбле песни и танца была муштра: постоянные репетиции, гастроли, концерты. Характерные танцы, классические… Каждый день у палки, стены в комнате обклеены афишами балетных спектаклей, балетных звезд. Думала даже пойти поступать на балетмейстера…

Но в конце концов качнуло меня в сторону Театральной академии. В первый год не поступила. Пошла на факультет журналистики в университет только потому, что там был университетский театр. Мне казалось, что надо непременно быть студентом университета, чтобы тебя взяли в театр. Помню как вчера: прихожу в студию, мне дают ноты и говорят: «Пой!» Как оказалось, я перепутала здания и вместо университетского театра попала нежданно-негаданно в университетский хор. Мне сказали, что я — альт, поставили в хор. Я все пела, не зная ни одной ноты и сгорая от стыда. Подстраивалась то к сопрано, то к тенорам… На меня оглядывались периодически: кто это? Скорее всего, я пела мимо нот, но с очень серьезным выражением лица. И думала только о том, чтобы скорее уже уйти. Как-то отстояла эту двухчасовую репетицию…

— Вы сами-то в тот момент понимали, что ошиблись?

— Понимала, но было так неудобно сказать: «Извините, ошиблась адресом. Мне не к вам надо». Меня же так хорошо встретили, сразу ноты выдали, в центр альтов поставили! Когда закончилось все, я просто сбежала оттуда. Потом уже меня за ручку привели в театр к Вадиму Сергеевичу Голикову, который тогда набирал. Мои первые учителя, первые тренинги, этюды. Людмила Ивановна Хлопотова, сам Вадим Сергеевич! Удивительное время: вечерние репетиции плавно перетекали в прогулки по крышам до утра. Мы были молоды и бесстрашны. Устраивали театральные акции! Весь Васильевский остров облазили, дворы с заросшими окнами, пруд с потонувшими черными лебедями… А утро встречали в питерском дворе, стоя спинами к стене и слушая, как просыпается город. Задание такое было: услышать звуки рассвета — машина проехала, трамвай заскрежетал, собаки, метро. Целая музыка…

Через год поступила на курс к Вениамину Михайловичу Фильштинскому. До сих пор для меня загадка, как мне это удалось. Однокурсница потом делилась впечатлениями: «Было ощущение на туре, что ты пьяна. Тебя несло по площадке». Помню, что у меня были мамины туфли на высоких шпильках. Я танцевала и застревала шпильками в щели пола. Никак не могла вырвать каблук. Наверное, это смотрелось очень нелепо. Вообще, поступали со мной такие красивые девочки, двухметровые! И я на их фоне — небольшого росточка и какая-то вся такая… но произошло ЧУДО — я поступила!!! А уже на третьем курсе репетировала с артистами МДТ «Пляску смерти» Стриндберга. На четвертом курсе — чеховскую «Чайку» в МДТ.

— Как вы думаете, какое качество в вас привлекло и Вениамина Михайловича, и Льва Абрамовича?

— Даже не знаю. Может быть, энергия молодости. Ее было очень много! Когда я оказалась в театральном институте, во мне будто какая-то пружина распрямилась. Чувствовала себя абсолютно рыбой в воде. Фонтанировала. Безумная энергия, дремавшая внутри, взорвалась. Мы оставались по ночам в институте и сочиняли этюды. Счастливое время. Занимались творчеством, экспериментировали. Все сами делали: таскали трубы, железяки какие-то с помоек, клеили декорации, собирали по ночам листья и ветки. На первом курсе нас чуть было не забрала милиция ночью из Летнего сада. Хорошо, что у нас оказались студенческие билеты Театральной академии. Они не могли понять, что делают молодые люди с большими черными пакетами в парке. А мы просто собирали листья для очередной икебаны. Задание такое было на курсе — икебана.

Помните историю с пропавшим мраморным бюстом около второй аудитории? Вдруг в академии пропал бюст! А это все мы!!! Из 51-й аудитории. Приволокли его для этюда, соорудили гору из ковра, закопали бюст. В ветках. И вот у подножия горы встречались три героини — Медея, Дидона и Электра. В конце откапывали тот самый бюст, который с утра искали с милицией.

— Энергия и раскрепощенность, о которых вы говорите, только на сцене вам свойственны?

Елена Калинина и Полина Толстун в спектакле «Мадам Бовари» (Театр «Русская антреприза» им. Андрея Миронова)

— Наверное, да. Когда ты по жизни такой закрытый, то энергия куда-то должна выходить. В театре ты попадаешь в некое пространство, зал практически не видишь — темная яма. Выходишь на сцену — и освобождаешься, чувствуешь себя независимым. Это настолько моя территория свободы, и я ничего не боюсь в театре. Повседневная же жизнь пугает.

— Вы эту свободу ощущаете, когда собой на сцене бываете, или, наоборот, закрываетесь персонажем?

— Все, что я играю в театре, — это абсолютно я. Это мои реакции, моя энергия. Когда работала с Жолдаком в «Бовари», Андрий во многом от меня отталкивался. Ему нравились моя энергия, спонтанность, неоформленность. Артист Жолдака должен быть непредсказуем в следующую секунду. Моя Бовари опасна. Она полуженщина — полузверь. В ней много дикого и угловатого. Она балансирует в этом пограничном состоянии. Она полна страсти и огня. Торопится жить, потому что знает, что умрет очень скоро. Сгорает ежесекундно.

Я была очень молода, когда пришла в МДТ. Начались проблемы. Как укротить энергию бешеную, как не танцевать на площадке? Как быть конкретной, четкой? Я же очень расфокусирована. «Вы ранены пластикой», — однажды сказал Лев Абрамович. В «Дяде Ване» целая проблема была — ходить по сцене и не размахивать руками, просто сидеть на стуле. Я долго училась в театре простым, казалось бы, вещам: просто ходить, просто говорить, не дергая руками и головой. Очень сложно. Поворот головы — мизансцена. Как будто тебя снимают крупным планом. Только глаза. А еще важно чувствовать себя внутри композиции, не вываливаться из общей картины. Если она нарисована в темно-коричневых тонах, ты не можешь вдруг стать ядовито-зеленым пятном.

В «Бовари» не было застольного периода — впервые для меня. Андрий просто показал видео своих спектаклей: «Вишневый сад», «Дядя Ваня», «Жизнь с идиотом». Я увидела какой-то иной театр. Образный. Сюрреализм. Потом Андрий стал жестко репетировать сам: расставлять всех, как балетмейстер. Каждый день меняет тексты, новые эксперименты, ставит свои сны, личные переживания. В «Бовари» он говорил: «Это моя любовь, с которой я расстался недавно. И я рассказываю историю про женщину, которая мне очень дорога. Мне это очень важно. Я знаю, о чем говорю. У меня это болит! Хочу, чтобы и у артистов это болело!» В спектакле есть момент, когда Бовари рассекает ножом воздух. У меня это никак не получалось на репетиции. Андрий закричал: «Лена! Посмотри на мои вены!» Смотрю — они у него в порезах. «Понимаешь, я вены себе резал! Настолько это серьезно! А ты просто ножичком по воздуху с холодным носом!» Мне стало так страшно. Понимаю, какую планку он ставит…

Валерий Владимирович Фокин, единственный, кто был на первом восьмичасовом прогоне спектакля, смотрел до самого конца. Прогон был сырой, но очень честный. Андрий пожал мне руку! А на следующий день он рассказал нам, артистам, о потрясении Валерия Владимировича от показа. У меня вдруг такая вера в себя возникла, будто крылья какие-то за спиной… И в следующей работе Андрия, «ZHOLDAK DREAMS: похитители чувств», Фокин тоже нас всех очень поддержал своей высокой оценкой. Хотя иногда создается впечатление, что спектакли Жолдака рождаются вопреки всем обстоятельствам и мнениям.

«Двое на качелях» (Театр «Приют комедианта»)

— Как вы с Жолдаком встретились?

— Был объявлен открытый кастинг в «Балтийском доме» на «Слугу двух господ» Гольдони. Я собрала мешки с реквизитом, сочинила два этюда, пришла и показала их Жолдаку. Это были такие искрометные этюды… Мне хлопали артисты — их было очень много, со всего города. А Жолдак спросил через паузу: «Это вы сами сочинили?» Ну да, мы на курсе только этим и занимались — сочиняли этюды.

В МДТ тоже этюдный метод. Существует разбор. Мы долго сговариваемся о теме высказывания, а потом показываем этюд. Как сами чувствуем ту или иную сцену в рамках сговора. Лев Абрамович никогда жестко не ставит, в отличие от Андрия, который с первой репетиции придумывает форму. Лев Абрамович ждет актерских предложений. Ты можешь пробовать, кого хочешь. Даже вразрез разбору иногда. Долгий застольный период: поиск логических связей, отношений, внимательное отношение к авторскому слову. А потом пробы, пробы… Лев Абрамович говорит, что понимать головой можно все. Но когда живые люди появляются, то все может перейти в такие кривые… Все непредсказуемо и иррационально. Просто отдавайся живым импульсам, если они возникают, здесь и сейчас.

Андрий разборами не занимается — просто полное подчинение. На первых репетициях «Бовари» я была в таком шоке! Не привыкла, что меня строят. Потом успокоила себя тем, что я же десять лет танцевала — жесткий режим, четкий рисунок. Меня осенило: Жолдак — это же современный балет! Он сидит на стуле и говорит: «А сейчас я передаю привет Пине Бауш!» Что-то нервно показывает руками, пальцами вертит. Магические восьмерки, круги. Я быстро должна повторять и фиксировать. Пину Бауш я открыла для себя благодаря Жолдаку. Он много про нее рассказывал, как мне кажется, много черпал из ее творчества. Пристальное внимание к деталям, к жесту. Наэлектризованная пауза. Тишина перед грозой… И вообще, он очень насмотренный человек, у него художественное образование, он рисует.

— Полгода назад вы покинули МДТ, хотя и раньше не ограничивались работой в этом театре. Почему это произошло?

— В МДТ я многому научилась. Но надо идти дальше. Я уже несколько лет чувствую, что стою на одном месте. Играю одни и те же роли. Годы идут, поезд уходит все дальше и дальше. А впереди у меня не 300 лет жизни, к сожалению. Хочу чуть больше успеть! Творческие предложения, которые поступают, все тяжелее стало соотносить с графиками МДТ. Гастроли частые. Андрий привил вкус к свободе. Ничего не бояться! И ни о чем не жалеть! Всё — путь! Искать своих людей, одной группы крови, которым с тобой по пути.

«Бесплодные усилия любви» (МДТ)

— Уходить тяжело было? Многие за великое счастье посчитали бы играть у Додина…

— Конечно. 15 лет работала, и вдруг все оборвалось. Это — моя жизнь! Но ходить в театр, как на работу, не хочу. Соню чеховскую я играла 17 лет, начиная с института. Ничего нового в этой работе со мной уже давно не происходило. Как игровой автомат. Полмира объездили с «Дядей Ваней». Однажды играли 20 спектаклей! Так тяжело! Кажется, что жизнь проходит. А ты — только Соня. Так и состаришься Соней. И ничего больше. И ждать нечего. Ты вроде как прочитанная книга и тебя сдали в архив. А я хочу еще поиграть! Хочу нового материала! Пройти свой путь, даже если он будет ошибочным. Зато скажу себе: «Ты сделала все, что могла. Все было в твоих руках!»

Очень многое в профессии определяет не талант, а удача и случай. Однажды я встретила Жолдака! Это — Случай! А ведь мы могли никогда не встретиться в этой жизни. Никогда! Мне просто повезло. Спасибо, что это произошло. Уйдя из театра, я попала в следующий проект Андрия — «ZHOLDAK DREAMS». А ведь могла бы не попасть в проект! Так случилось все! После премьеры позвонил однокурсник Василий Сенин и позвал в «Женитьбу Фигаро». За восемь дней я влилась в спектакль, который давно репетировался. Это такой дикий эксперимент для меня. Восемь дней! Но после Жолдака вообще ничего не страшно, все по плечу. Столько растревоженной энергии, что невозможна пауза в творчестве. Нужно репетировать! Я мобилизовалась за восемь дней. Василий мне очень доверял, и мы взлетели! Я очень благодарна очередному Случаю! Здорово, что у меня есть такая работа.

«Три сестры» (МДТ)

— Вы можете сказать сегодня, что Жолдак — ваш режиссер?

— Да! Очень жалею, что не встретила его сразу после института. Жаль, что у него нет своего театра! Он мне как-то сказал: «Лена! Где же ты была раньше?» Как-то спросил, что бы я хотела сыграть в «Трех сестрах». А мне все равно, главное — успеть пораньше выйти на сцену и подольше там задержаться.

— У вас много проектов, репетиций, а также семья. Остается свободное время на что-то еще?

— Я рисую. Несколько лет назад появилась такая потребность. Есть такая группа музыкантов — «Шейкен менос». Я иногда танцую под их музыку. Импровизирую. И я решила сделать декорации. Взяла шесть простыней и разрисовала красками. Получилось очень интересно. Конечно, выглядело это немножко самодеятельно, но в этом было столько души! Мне это было ценно. Сейчас уже перешла на настоящий холст, который подразумевает большую ответственность. Он дорого стоит и краски реальные, масляные. И теперь, прежде чем нанести краску на холст, желательно карандашом что-то набросать. На простыне я за вечер и полночи могла нарисовать какой-то город, окна, крыши. Ни в чем не ограничивая себя. Это интересно. Я не люблю так: семь раз отмерь, один — отрежь. А с холстом работа кропотливая. Так и стоят мои холсты недописанные: боюсь наносить штрих. Вот, думаю, может, бросить их и на простыни снова перейти?