Проспект премьер

История — не вторсырье

Монолог режиссера Ильи Носоченко о спектакле «Гадюка»

В Театре юных зрителей имени А. А. Брянцева 8 ноября состоится премьера спектакля «Гадюка» по мотивам одноименной повести Алексея Толстого. О великих подвигах и бедствиях Октября, о характерах, рожденных эпохой, рассуждает 26-летний режиссер Илья Носоченко, выпускник ГИТИСа, решившийся взяться за столь непростой материал.

Гражданская война началась в семнадцатом году. А значит, на семнадцатом году жизни Олечки Зотовой. Она как раз заканчивала гимназию. Так вот. Три раза ее убивали, да не убили: горела заживо, была расстреляна, ходила в лобовую на пулемет. Выжила вопреки всему. Любила тоже вопреки: «купецкая» дочка — большевика. Огонь и воду за него прошла, всю Россию, гражданскую войну. Пошла дальше. Уже, правда, не Олечка Зотова — Ольга Вячеславовна. «Гадюка» — ее история. О том, как человека меняет любовь. И как — война.

Гражданскую войну Хемингуэй считал лучшей для писателя, наиболее совершенной. В том смысле, что люди одной веры, одной культуры, а главное — одного языка, имея возможность говорить, продолжают убивать друг друга. Психология ненависти в чистом виде, и это у Толстого схвачено прекрасно. А с другой стороны, в повести — чистая любовь. Сочетание удивительное, трудно пройти мимо: есть целый ряд перекликающихся с «Гадюкой» произведений. Взять, к примеру, «Сорок первый» Бориса Лавренева. Взять — и сравнить: Толстой Алексей Николаевич героине своей, кроме войны, и мира дает попробовать. И получается одно из первых в литературе описаний «афганского синдрома». Почему многие при виде тех мальчиков, вернувшихся с войны, на другую сторону улицы переходили? Потому что мальчики другими вернулись — непонятными, а все непонятное нас пугает до чертиков. Смерть, например.

Это я не к тому говорю, чтобы поактуальничать. Меня, наоборот, в «Гадюке» прошлые поколения интересуют. Великие бедствия создают великие характеры — настоящих великанов. Им бы тесно было в нашем мирке с нашими проблемами. Планетарного масштаба задачи стояли, и решали их все, без варианта отсидеться. Тогда время такое было, что «кажный кажного судит» (если верить Бабелю). А «таперя» судить их нельзя, понимать надо: и красные были герои, и белые. За Родину погибали. Самое жуткое, что нет больше той Родины — в смысле ни Союза, ни Империи. Только память осталась, да и ту на цветмет растащили, как памятник бойцам Первой конной. Вот он у нас на афише и изобразился, намекает: история — не вторсырье, нельзя ее в переплавку.

А насчет красных и белых — поди разберись сначала, где кто. По одежде их различать? А как вам понравятся конные марксисты в полном гусарском обмундировании, участвовавшие в казанской операции? Будь я красным, своих бы не признал. Образная, кстати, вещь — красный гусарский доломан на красноармейце: это тебе и гусарская лихость, и революционный порыв, и столкновение старого мира с новым. Смыслов — бездна. Ну да ладно. Красные и белые обмундировывались из одних и тех же дореволюционных запасов: комбинировали, перешивали — самовыражались, насколько хватало фантазии. Только одни — в погонах, другие — в звездах и лентах. А ночью, например, их как различать? Буденный, уж на что опытный вояка, бывало, плошал: заедет по ошибке в неприятельскую часть — и ну командовать. Случай спасал и нахальство. Тоже деталь образная, характеризующая «гражданку». Черная арлекинада.

Более того, любой отряд мог переметнуться к противнику и обратно не один и не два раза за день. Это я к чему говорю? К костюмам, посредством которых мы зыбкость деления на красных и белых уловить пытаемся, — время их уравняло. Только вы не подумайте, что ТЮЗ исторической реконструкцией вдруг занялся. Но когда выясняются подробности жизни, в которых быт вырастает до метафоры бытия, упускать удачу нельзя. Нужно включать в спектакль. Или хотя бы просто актерам про них рассказывать. Удивительно: то, что сейчас кажется откровением, ключом к эпохе, для людей того времени — очевидные банальности. Про такие вещи не пишут, но они за текстом есть, автор на них намекает постоянно, нужно только эти намеки разглядеть, разобрать — и текст перед тобой открывается в истинном своем значении. Так что, если работаешь над спектаклем, руководствуясь уважением к автору, его эпохе, его замыслу, как ни странно, оригинальный текст приходится расширять.

Чаще всего за кулисами театра скрывается не «кухня», а «лаборатория». Режиссер, чтобы иметь моральное право на интерпретацию, должен сначала во всех нюансах текста разобраться. Актер, чтобы создать цельный, убедительный образ, должен погрузиться в роль. Это огромная исследовательская работа, скрытая от зрителя. Спектакль — не статья в энциклопедии, туда всего не уместишь, да и не надо. Но некоторыми источниками больно уж хочется поделиться! Удивительная находка — книга С. И. Мамонтова «Походы и кони». Дневник младшего офицера конной артиллерии, воевавшего на стороне белых. Вместо обычных для мемуаров попыток оправдаться и очернить противника — картины повседневной жизни бойцов, история быта. Беспристрастная оптика, стиль, достойный высокой литературы, удивительно точный отбор событий, деталей. Юнкера пишут мелом на боку вороного коня, как на классной доске; целая батарея погружается в заколдованный сон под сугробами, сокрытая от чужих и от своих… Говорят, каждый человек способен написать одну гениальную книгу. Мамонтову написать свою удалось.

В красной мемуаристке ничего подобного нам не встретилось, к сожалению. И неудивительно: азбуку будущие хозяева страны учили по страничкам букваря, расклеенным политруком на спинах товарищей в походной колонне. Есть, правда, и тут интересные вещи: по «Конноармейке» Е. Кузнецовой и «Запискам конармейца» Н. В. Ракитина можно попробовать восстановить образы реальных Олечек Зотовых и их возлюбленных командиров. Буденного любопытно почитать, конечно, но его объективным никак не назовешь. Насчет мирной, если так можно выразиться, жизни в годы революции рекомендую «Дневник москвича» Н. П. Окунева.

Искали вдохновения и в кино. «Звезды и солдаты» Милоша Янчо нужно упомянуть в первую очередь. Там очень точно удалось какой-то внутренний закон гражданской войны найти, способ существования… Ухватить эту абсурдную, пугающую логику. Фильм «Моя бабушка» 1929 года нам удачно попался. О быте совслужащих, пишбарышень и прочих клерков информации очень мало сохранилось, а тут — целая лента. Отлично сделанная, кстати. Очень по-театральному. В то время кинематограф у театра учился. Теперь, придется признать, чаще бывает наоборот.

Ну что ж, ничего постыдного в этом нет — было бы чему! Например, умению говорить об истории. Киноязыку Михалкова («Свой среди чужих…») и Тарантино («Джанго…», «Омерзительная восьмерка») какой-то сценический аналог надо найти. Может быть, эти рассуждения навеяли идею местом действия спектакля сделать советский кинотеатр. А что? Три цвета: черный, белый, красный. Строго, графично. А главное — ничего лишнего, нефункционального, без красивостей: пустое пространство. Сможем его наполнить? Приходите, узнаете. Премьера, кстати, абсолютно случайно с годовщиной Октября совпала. Или, может быть, наоборот — совсем не случайно?

Фото из архива театра