Проспект премьер

Безумное чаепитие

Яна Постовалова

«ЧАЙКА»

Театр «Читэн» (Киото, Япония)
Малая сцена БДТ им. Г. А. Товстоногова
Режиссер — Мотои Миура

«На сцене люди обедают, пьют чай, а в это время рушатся их судьбы», — говорит Борис Тригорин, герой чеховской «Чайки». Возможно, поэтому, прежде чем приступить к наглядной демонстрации ломки человеческих судеб, публике, которая постепенно заполняет крохотное пространство Малой сцены БДТ, артисты Театра «Читэн», облаченные в костюмы, уже в образах тех, кого им предстоит сыграть, предлагают чай. Нина — Сатоко Абэ в белом кружевном платье до пят и золотистых туфельках аккуратно ходит по залу с подносом в руках, предлагая отведать напиток, привезенный из самой Японии. Тем, кто отказывается, удивленно говорит: «Вы не желаете чаю? Вы же пришли на „Чай-ку“!» Если же вы соглашаетесь угоститься, к чаю вам немедленно предложат угощение — крохотное печенье в форме матрешки. «Это печенье приносит удачу», — шепчет Заречная.

Пока артистка заботится о гостях, проявляя чудеса поистине русского радушия, где-то поодаль сидит Треплев — Йохэи Кобаяси (на шее у него вместо кулона — пистолет, на голове — марлевая повязка) и, время от времени меланхолично постанывая, зовет Нину. Та — ноль внимания.

Сразу после процедуры угощения следует небольшая лекция: о предметах быта — стол, несколько стульев и самовар, о пьесе А. П. Чехова «Чайка», о премьере в Петербурге и наконец о подробностях гастрольного тура Театра «Читэн». (Выясняется: до того, как приехать в культурную столицу России, труппа успела показать этот спектакль в Москве, Ярославле и Владимире.)

И только после столь продолжительной вводной части наступает само действо. Собственно, спектакль, длящийся чуть более часа, — не та «Чайка», к которой привыкла публика. Перед нами разыгрывается не текст Чехова, а вариация Треплева: все происходящее — постановка Константина Гавриловича. Место — тот самый, обозначенный в драме Чехова, театр у озера. Из действующих лиц: Треплев, Нина, радужно-пестрая, облаченная в оранжево-зеленое платье Аркадина — Сиэ Кубота, такой же расписной Тригорин — Даи Исида, вечно в черном, подвывающая волком, Маша — Саки Коуно и остервенело зовущий жену домой Медведенко — Коудзи Огавара.

Оригинальный текст «Чайки» сильно купирован и перемонтирован. И не только: в речи персонажей — великое множество отсылок и цитат к другим классикам русской литературы — А. Н. Островскому, Н. А. Некрасову, И. С. Тургеневу. А лейтмотив, повторяющийся в разных вариантах, исполненный на свой манер каждым из присутствующих на сцене, — «Гренадеры» Михаила Михайлова.

Не ограничиваясь лишь «Чайкой», разбавляя пьесу апелляциями к драматургии Шекспира и прозе Мопассана (сам Чехов навел на это — в его пьесе есть цитаты из «Гамлета» и одной мопассановской повести), труппа «Читэн» и не стремится проникнуть в суть чеховских героев, распознать и идентифицировать мотивацию их поступков. То, что мы видим на сцене, скорее игра в русскую культуру, фантазия на тему усадебного мира.

Мотои Миура, с одной стороны, весьма трепетно относится к героям Чехова, сохраняя исторический костюм. С другой — он довольно ироничен. Режиссер преувеличивает, заостряет и без того эксцентричные моменты драмы: если уж сказано у Чехова, что Маша выпивает, страдая по Косте, то здесь она хлещет водку из горла и воет, как брошенная собачонка; если в пьесе говорится о любви Медведенко и равнодушии Маши к своему незадачливому мужу-учителю, то в спектакле Коудзи Огавара, находясь недалеко от супруги, никогда все же к ней не подходит, лишь изредка истошно вопя: «Маша! Маша!» «Имевшая небывалый успех в Харькове» Аркадина в японской версии и вовсе единственная артистка — Нина не в счет, о чем нам также сообщают перед спектаклем. Поэтому, в отличие от Заречной, Ирина Николаевна к публике не подходит, а если мы желаем стать объектом ее внимания, то необходимо обратиться к приме напрямую.

Остроумно решена и сцена возвращения Нины. Монолог об обретении сценического опыта, о природе актерского искусства Сатоко Абэ произносит не на японском — на чистом русском, почти без акцента. Единственное, с чем не удается совладать, — интонирование и паузы, неожиданные, порой совершенно неуместные. Как следствие — комический эффект несоответствия: чем больше Нина убеждает Треплева и нас в собственном призвании, тем очевиднее ее профнепригодность.

Мотои Миура ставит спектакль Константина Треплева как историю бесконечную. В углу сцены стоит датчик, ведущий в течение действия обратный отсчет: от 9 к 0. В финале показатели обнуляются. Костя уходит в кулисы, раздается выстрел; Аркадина печально обнимает все, что осталось от сына, — черные лаковые штиблеты, которые он бросил здесь, в импровизированном театре. Через некоторое время режиссер представления появляется вновь, а на табло красуется победоносная девятка. Вес в пять пудов любви не взять за раз; любовный конфликт, решаемый лучшими постановщиками вот уже больше века, не свести к общему для всех знаменателю. Мотои Миура и не претендует. История зациклена, закольцована, замкнута. Большего ждать не приходится. Идти за ответами на поставленные Чеховым вопросы и попытками проникнуть в тайны загадочной русской души стоит явно не к японской труппе: с этим можно и в родной театр. А здесь вот — игра как она есть: в Россию, русскую историю, культуру, да и просто в слова. Что тут скажешь? «Чай»? Нет, не то: кажется, «Чай-ка». Или даже — «Чайка».

Автор: Яна Постовалова
Фото из архива театра