Парадная площадь

«Говорить правду, не оскорбляя»

Режиссер Алексей Лелявский о том, как создавался спектакль «Ваня»

Беседовала Яна Постовалова

Редакция журнала «Театральный город» поздравляет Театр-студию «Karlsson Haus» с присуждением Высшей российской национальной театральной премии «Золотая Маска» за спектакль «Ваня» в номинациях:
«Лучшая работа актера в театре кукол» — Михаил Шеломенцев
«Лучшая работа режиссера в театре кукол» — Алексей Лелявский

— Алексей Анатольевич, спектакль «Ваня» имеет подзаголовок «Сказка про Ваню и загадочную русскую душу». Удалось ли вам в процессе работы над постановкой разгадать или хотя бы приблизиться к разгадке русской души?

— Загадка души, наверное, в том, что душа не умирает — она терпит, надеется, спасает, а не спасается. Она задается целями большими, чем может реализовать. Если любить — то до смерти, если воевать — то со всем миром. У русского человека есть совершенно необъяснимый иррационализм. Вот почему герои в финале полетели на Родину? Не на небеса, не к Боженьке, не туда, где навечно хорошо? Они возвращаются на Родину — туда, где родители, солнышко, березки… В этом — загадка и разгадка.

Я, например, долго думал, где живет дракон — на Востоке или на Западе, и не нашел ответа. И дракон получился у нас вот такой всеобщий. Два брата Вани, когда их проглотили, даже не заметили изменений в своей жизни. И если говорить про сегодняшний день, то мы уже все — внутри. Тут и живем, тут и умираем. У нас даже расслоение общества образовалось: кто-то на качелях, кто-то на карусели, кто-то танцует, кто-то вкусно ест, кто-то водку жрет, кто-то в трубы трубит, кто-то в свистульку свистит… Мы же мозгами все это понимаем, да ничего не делаем.

— Вы видите выход из этой ситуации?

— Вижу. Пока есть дракон — этакий абстрактный внешний враг, — у нас то те, то эти виноваты… И так до бесконечности: тут та политика, тут не та; там не туда сэкономили, здесь не туда пальнули… Мы драконом заняты.

Надо избавиться от дракона. Вот мне и захотелось предоставить возможность хотя бы Ване — дырочку в драконе проковырять, освободиться. Ваня быстро проковырял, а кто-то другой будет медленно, но верно всю жизнь ковырять…

Фото из архива театра

— Что, по-вашему, счастье для русской души?

— Честно говоря, не знаю. А для моей русской души…

Постараюсь объяснить так: почему я приезжаю в Питер? По очень личным причинам: моя бабушка окончила училище барона Штиглица в свое время. Мой двоюродный дед работал на Ленинградском монетном дворе. Мой дядя погиб при прорыве блокады и похоронен в Красном Бору, в братской могиле. Эта земля мне не чужая — родная, близкая.

Мой папа родился в Москве, на Садово-Самотечной: дом его стоял там, где сейчас Театр имени Сергея Образцова. Он ходил в школу вместе с детьми Всеволода Мейерхольда и Зинаиды Райх (точнее, Райх и Есенина). Поэтому Москва для меня тоже территория родная.

Мой дед родился недалеко от Вятки (ныне — Кирова), где его семью раскулачили успешно, и он, спасаясь от «радостей» советской власти, поехал сначала в город Верхняя Пышма (на Урал), а потом — в Восточно-Казахстанскую область, в село Верх-Уба.

Вот сознавать свою принадлежность к этому всему, к бесконечности жизни — счастье.

— А как сценографически создавался спектакль?

— Уууух! Как он создавался! Александр Вахрамеев — замечательный художник. Основная его деятельность — акварель — никак не связана с театром кукол, но Саша сделал очень много замечательных работ в театре кукол. Именно потому, что он художник, с ним, с одной стороны, легко, с другой — безумно сложно. Мы решили, что будет линейная композиция, этакий «житийный» ряд, который можно пройти в одну сторону и в обратную. Есть почти недоступные верх и низ. Так была создана модель этого мира. Вообще, вся «кишка», которую мы видим на сцене, должна была оказаться именно кишечноподобной, неровной. Но поскольку это нетехнологично (конструкция долго бы собиралась), решили ее упростить и сделать ровненькой. Теперь вот некоторым она напоминает крыло упавшего самолета… Но задача была — сделать прямую кишку, в которой человек живет, ползает вечно в этом тоннеле. С одной стороны свет, потому что там — глотка, а с другой тьма, ну вот потому что…

Долго не получался главный герой — Ваня. Пока не придумалась эта черненькая шапка, а уже потом появились шапка для актера и вся эта спец-роб-одежда.

Фото из архива театра

— Почему в спектакле задействован один актер, ведь можно же теоретически предположить, что здесь участвовать могут несколько?

— Не знаю… Наверное, потому, что это для меня очень личностная история. И лучше одному актеру и играть ее. А потом, я вообще не люблю массовость. Лучше меньше, чем больше. В моей последней минской премьере, «Птицах» Аристофана, заняты всего пять актеров. Хотя лет десять назад были и обратные примеры, когда на сцену Национальной драмы в Витебске выходили более сорока исполнителей.

— Вы позволяете актеру импровизировать?

— «Ваня» — спектакль, предполагающий определенную актерскую свободу. Не люблю жестко зафиксированные работы, когда актер старательно повторяет из раза в раз одно и то же. Мне на это из зала, как зрителю, смотреть больно.

— Это ваша специфика как режиссера — не застраивать жестко актера, давая ему определенную свободу действий?

— Я прошел разные этапы. Когда ставил в 1981 году Пабло Неруду, услышал такую фразу от актера: «Ну ты и умеешь артиста вставить в рамки!» Как молодому режиссеру мне это было весьма приятно, даже лестно. Но в дальнейшем понял: действительно, иногда я слишком жесток. И последние лет пятнадцать просто обозначаю границы: вот надо здесь и здесь, а в результате необходимо это. А уж каким способом — зависит от актера.

Фото из архива театра

— Создавая Ваню, думали ли вы о принадлежности его к какой-то профессии? Кто он — летчик, танкист?

— Да, нет, не думали. Один из актеров, поползав внутри декораций, сказал: «Точно как в танке», другой припомнил строителей-монтажников… Ваня — это Ваня.

— Расскажите о музыке. Как она создавалась?

— Леонид Павленок — белорусский композитор — специально написал музыку для спектакля. Он — лидер группы «Нагуаль», большой знаток и любитель аутентики. И уникальный театральный композитор. Очень чуткий.

— Многие называют «Ваню» спектаклем смелым, даже диссидентским. А как вы относитесь к власти?

— Очень ее не люблю. Всякую. Я в театр кукол пришел и по этой причине. Один папин знакомый сказал: «Советую тебе не в драматический идти». Я его спросил, почему. Он мне говорит: «А ты хочешь про Леонида Ильича Брежнева ставить? Или, может, по его произведениям? „Целину“? „Малую землю“?» Я сказал: «Не-е-ет». Он мне: «Тогда тебе прямая дорога либо в кукольный, либо в музыкальный». Поскольку у меня с музыкальной грамотой было не очень, пошел в кукольный. Никогда не мог делать то, во что не верю, по заказу.

Но я никогда диссидентом не был и никогда им себя не считал. Для меня пример — мой отец, который остался один в тот голодный-холодный год, когда немцы стояли под Москвой. Он никогда ни в какие партии не вступал. Часто мне повторял: «Не тронь дерьмо…» Он стал народным артистом БССР, не будучи членом партии, что для того времени — уникальный случай.

— А сейчас время какое?

— А что — сейчас? Какое и было. Ничего не изменилось: те же рожи в тех же кабинетах. По моему глубокому ощущению, мы застряли где-то в феодализме, потому что кого-то назначают, кого-то убирают. Раньше нам в школе говорили: Россия шагнула из феодализма в социализм. По-моему, никуда она не шагнула. Поэтому мне кажется, что очень важно сохранить в себе способность и желание честно высказывать свою позицию, не навязывая никому свою точку зрения. Говорить правду, не оскорбляя.