Триумфальная арка

«Гамлет» Льва Додина в МДТ

Малый драматический театр — Театр Европы
Премьера — 10 апреля 2016 года

Интервью с режиссером и артистами

Беседовала Катерина Павлюченко

Лев Додин, режиссер:

Я читаю пьесу «Гамлет» с 18 лет… Читаю и перечитываю, всю жизнь готовясь к постановке. Начинал репетировать и откладывал, и так несколько раз. Говорят, что раз в жизни режиссер обязан поставить «Гамлета». В этом смысле наша новая постановка — исполнение режиссерских обязанностей. Но если без шуток, «Гамлет» — такая пьеса, которую просто так, «для галочки», ставить не имеет смысла… Да и нельзя: она слишком известна.

«Гамлет» для любого режиссера — серьезный повод поразмышлять о том, что ему кажется одной из главных проблем сегодняшнего дня, когда вдруг становится ясно, что сегодня может означать этот персонаж. Каждое время отвечает на вопрос: «Кто сегодня Гамлет?» Именно поэтому все «Гамлеты» разные. В этом все дело, а вовсе не в волевой интерпретации, как многие ошибочно полагают.

Вот и я почувствовал, что время пришло. Историю принца датского мы знаем давно, ее сочинил даже не Шекспир: она родилась гораздо раньше — ее пересказывали то так, то эдак, тоже в зависимости от времени. Уильям Шекспир ее пересказал в соотношении со своим веком, наполнив ее поэзией, которая стала главенствующей в его версии. Борис Пастернак, переводя Шекспира, по сути, сочинил свой текст. Любопытно, что в предисловии к первому изданию 1940-го года он написал о том, что понял одну важную закономерность: чем дальше перевод от оригинала, тем он к оригиналу ближе. Это был совершенно революционный перевод по отношению ко всем классическим, включая великий перевод Михаила Лозинского. Не то чтобы я вступаю в этот талантливый ряд (хотя кому не хочется), но мне кажется, что сегодня история Гамлета, отзываясь на время, должна несколько меняться, досочиняться, додумываться. Именно поэтому помимо Шекспира в нашем сценическом тексте возникли и имена английских хроникеров, и Пастернак, и немного добавлено от меня. У нас не было цели совершить революцию. Но была цель сохранить поэзию пьесы.

Пространство спектакля придумал Александр Боровский. Решение мы искали долго, потому что нам нужно было создать пространство трагедии, в котором весь ужас событий, произошедших в Эльсиноре, мог бы еще больше сконцентрироваться.

Что касается роли Гамлета и Данилы Козловского… Сейчас Ленина немодно цитировать, я понимаю, но он очень правильно говорил: «Сегодня рано — завтра поздно». Гамлет — такая роль, которую всегда играть рано, а в какой-то момент становится поздно. Поэтому надо попробовать попасть в нужное время. Данила как актер развивается очень серьезно, как и все артисты, находящиеся рядом с ним в этом спектакле. Компания у нас собралась очень хорошая. Если бы не эта компания, я никогда бы не решился все это затеять.

Наш «Гамлет» — спектакль не о страхе революции, а о вечной трагедии, когда не бороться нельзя, а борьба приводит к следующему витку борьбы. И каждый новый виток страшнее предыдущего. Хотя вроде бы немало отдано мощных гуманистических сил, но все равно нужно убивать. И сегодня, когда мы говорим, скажем, о терроре, мы же говорим не только о массовом гамлетизме, а о некой борьбе, в которой люди убеждены, что они расправляются с чем-то невозможным ради чего-то необходимого. Это страшно понять, но мы обязаны вникать в психологию каждого и понимать, что противоречия соединяются. Может быть, когда-то казалось нормальным, что Гамлет для возвращения на трон убивает. Это было не важно, потому что для времен Шекспира такое поведение было нормальным. Он как бы имел право убивать, потому что вроде как это был его трон. Но мы-то сегодня знаем, что убивают и ради своего трона, и ради не своего… И вообще, убивают, якобы восстанавливая справедливость, прикрываясь «возвратом» своего трона…

Вот круг наших размышлений во время репетиций. Об этом я думаю с 18 лет. Не уверен, что мы смогли ответить на все вопросы, но мы их хотя бы задали. А это уже немало.

Данила Козловский, исполнитель роли Гамлета:

Тексты Шекспира меня как актера, конечно, потрясли. И, знаете, это разное — читать их и произносить. Произносить их — отдельное ощущение. Что касается самой постановки пьесы «Гамлет», для меня это в первую очередь возможность серьезного разговора о том, что происходит вокруг нас и с нами в сегодняшних обстоятельствах, со страной, с миром. Мне недавно журналисты сказали: «Вы старше шекспировского Гамлета»… Думаю, если бы я играл своего датского принца в 50-60 лет, как это часто делалось ранее, то эти слова имели бы смысл. Мне сейчас 30 лет. На сколько лет я старше принца? Лет на 5-10? Да, конечно, 20 и 30 — это два разных возраста. Но нынешние 20 лет — это не те же 20 лет, что были во времена Шекспира, когда люди жили в среднем по 45 лет. 20 лет — это уже половина жизни была. В таком контексте я даже младше Гамлета, который в свои 20 произносит такие тексты, которых я не произношу в свои 30. Получается, 20-летний Гамлет умнее, чем 30-летний Данила Козловский. (Улыбается)

На вопрос «Быть или не быть?» мы стараемся ответить в спектакле исходя из того, что происходит вокруг нас. Отвечать на него без современного контекста бессмысленно и малоинтересно. К какому-то ответу мы приходим.

Лев Абрамович Додин, слава Богу, не ставил передо мной задачу создать такого Гамлета, который бы отличался от всех предыдущих. Понятно почему: это утопичная задача, дорога в никуда. Перед началом репетиций и во время них я не пересматривал никаких «Гамлетов», даже когда в один из репетиционных блоков вышел на экраны «Гамлет» с известным английским артистом в главной роли, я не пошел смотреть этот фильм. Старался не залезать в YouTube и не набирать там «Лоуренс Оливье „Быть или не быть“», «Высоцкий, монолог с черепом» и так далее… Не делал этого, чтобы, во-первых, не впадать в какую-то зависимость и даже, может быть, не завидовать. (Улыбается) Одним словом, чтобы быть абсолютно чистым в работе. Потому что я хотел сделать только своего Гамлета. Какой он? А никто не знает. У каждого он свой, хотя, казалось бы, он самый известный в мире персонаж. Я вот недавно ехал в такси, меня водитель спрашивает: «Над чем вы сейчас работаете?» — «Репетирую „Гамлета“». — «Ооо, Гамлет! Это так серьезно!» Хотя я понимаю, что этот человек не очень интересуется мировой драматургией и театром. Но «Гамлет» — давно скорее бренд, чем просто пьеса. И вокруг этого бренда сложился некий ореол. Чем дальше от него отходишь, чем наглее, раскрепощенней, свободней и честнее относишься к этому произведению, тем скорее найдешь ответы на все свои вопросы. «Гамлет» — самая великая пьеса, сейчас я это понимаю. Хотя раньше никогда не понимал, всегда недоумевал: «И чего все так хотят Гамлета сыграть?» Только когда начал заниматься этой ролью, понял, что она, наверное, и есть самая заветная актерская мечта.

Круг размышлений о пьесе на репетициях был очень широким: и политическая ситуация, и какие-то страшные, ужасающие частности жизни где-то в провинции и где-то еще… в той или иной части мира. Выяснилось, что все как-то связано между собой. То, что происходит в Сирии, — с тем, что происходило в том же Пскове или Ростове какое-то время назад, и так далее. Об этом мы думали, об этом бы хотели предложить подумать зрителям. А не просто показать им спектакль, чтобы они в финале сказали: «Какой же Гамлет подлец и негодяй». Мне очень хочется, чтобы зритель, приходя в наш театр, был освобожден от каких-то стереотипов. Будет здорово, если люди придут в театр абсолютно чистыми и попробуют подумать, посмотреть, кайфануть и услышать то, что беспокоило нас все те дни, когда мы репетировали.

Елизавета Боярская, исполнительница роли Офелии:

Моя Офелия в этой истории — единственное существо с человеческим лицом. Но из-за того, что она была влюблена в Гамлета, из-за того, что он, безусловно, имел на нее влияние, она тоже отчасти червива изнутри. Но так или иначе она (после Полония) первая чистая жертва Гамлета, что делает ее трагической героиней. Мы пытались придумать неожиданный ход по отношению к Офелии, уйти в сторону бунтарства, сделать ее такой же, как Гамлет: готовой идти до конца, оказаться по локоть в крови, быть по сути революционеркой… Но как бы мы ни старались, она все равно оставалась и остается той самой чистой каплей, которая должна быть в том мраке и ужасе, что обволакивает каждого персонажа пьесы и засасывает его в могилу.

Наш «Гамлет» — концентрат человеческих кошмаров, бездна, в которую падают все без исключения. Но во всем, что происходит с героями, виноваты они сами. Они живут и умирают с этим чувством трагической вины перед жизнью и обстоятельствами, с которыми их сталкивает жизнь.

Ксения Раппопорт, исполнительница роли Гертруды:

Если бы Гертруда занималась политикой, она бы мир погубила. Об этом в том числе наш спектакль, в котором есть замечательная фраза: «Насилье всегда ведет к насильственным концам». Невероятно актуальная сегодня тема. К сожалению.

«Гамлет» — такая сложная пьеса, что я просто не представляю, как Лев Абрамович все это выстроил, придумал, донес до нас, актеров. Это пьеса, которая дает возможности для бесконечных постановок, для бесконечных поисков и зверского профессионального аппетита — и актерского, и режиссерского.

У моей Гертруды конкретного прототипа нет. Я с такими женщинами, как она, не знакома — и слава Богу. В моей Гертруде есть немного Жанны Д’Арк, для меня это важно. Внешне она страстный и агрессивный человек, а внутри — несостоявшаяся Жанна. Только она немного запуталась…

У нас действительно собралась замечательная компания в этом спектакле. Додин дал нам всем возможность проявиться и раскрыться совершенно по-новому. Такого Гамлета, как Козловский, уверена, еще никто не видел. Мой замечательный партнер Игорь Черневич (с которым мы до сих пор умудрились лишь один раз встретиться на сцене МДТ, когда я была срочно введена в «Три сестры» на роль Маши, а он этом спектакле играл Вершинина) играет Клавдия невероятно тонко, умно и неожиданно для всех. Лиза Боярская замечательная — такую Офелию никто не ждал. Станислав Никольский — Полоний — прекрасен. Мы были счастливы на репетициях и счастливы, выпустив этот спектакль.

Кого больше в этом спектакле — Пастернака или английских историков? Больше всего в нем Льва Абрамовича Додина.