Парадная площадь

«АКТЕР НЕ МОЖЕТ БЫТЬ НЕЛЮБОПЫТНЫМ К ЖИЗНИ»

Интервью с артистом театра им. Е. Б. Вахтангова Алексеем Гуськовым

Беседовала Елена Омеличкина

С 19 по 24 февраля на основной сцене БДТ им. Г. А. Товстоногова на радость петербуржцам пройдут гастроли Московского театра им. Е. Вахтангова. Спектакли Римаса Туминаса «Евгений Онегин», «Дядя Ваня» и «Ветер шумит в тополях» уже давно любимы нашим городом, премьеру постановки «Фальшивая нота» мы увидим впервые.

С исполнителем роли в этом спектакле — народным артистом России Алексеем Гуськовым мы поговорили о темах пьесы, о взаимодействии артиста с великим режиссёром и о многом другом.

— Алексей Геннадьевич, вы однажды сказали, что вам гораздо интереснее темы, которыми можно поделиться со зрителями, чем конкретный персонаж. Какие темы дня сегодняшнего вас волнуют?

— Моя недавняя работа в Театре им. Вахтангова — «Фальшивая нота». Мы играем эту пьесу с Геннадием Викторовичем Хазановым. Играем себе в радость, хотя начинали тревожно, потому что только два актера на сцене − это самоуверенно и нескромно для сцены Вахтанговского с его тысячным зрительным залом.

На первые репетиции наш режиссер Римас Туминас приносил и зачитывал нам цитаты из Огюста Родена: «Если бы общество покаялось в своих грехах, то, наверное, наступил бы рай на земле». Мы редко вспоминаем об этом в повседневной жизни, а потом сетуем на то, что несчастны. Может быть, мы где-то себе лжем? Может, проблема не в окружающем мире, а в нас самих? То, как зрители приветствуют нас по окончании спектакля, подтверждает, что тема собственного греха и освобождения от него для рождения себя — нового, им очень понятна.

Время меняется, хотя англичане и провели исследование, что, оказывается, не молоко становится хуже, а рецепторы во рту стареют, и поэтому вкусовые качества притупляются (Смеется. — Е. О.). Ругать время — дело бессмысленное, а принимать его полностью тоже неверно − значит, плыть по течению. Единственная возможность существовать в нем — это определить для себя самого, как у Маяковского: «Что такое хорошо и что такое плохо». Или как у Высоцкого, который в песне «Я не люблю» перечисляет то, что он не принимает, а значит, и не делает.

Мне близка фраза нашего художественного руководителя Римаса Туминаса: «Смысл есть в одном — не сдаваться, а драться, доказывать, и прочее − бессмысленно». Не сдавать свои позиции, потому что время очень шумное, время нас меняет, и если думать о будущем, то вероятно, как пишет Юваль Ной Харари, автор книги «Sapiens: Краткая история человечества», — мы с вами последние из homo sapiens. Я, конечно, говорю сейчас об этом с улыбкой, но это так. Мы живем во времена информационных революций, технологических изменений, когда приходит роботизация всего и вся, и человек невольно боится стать ненужным. На нас давит агрессивное информационное пространство, в котором можно выжить, только если ограждаешь себя от этого невероятного потока, сваливающегося на тебя ежесекундно. Как не превратиться в Соляной столб, который не слышит и не воспринимает чужую боль? На сегодняшний день, к сожалению, миром правит совершеннейший эгоцентризм, свойственный не только отдельным людям, но и существующий на уровне политики, бизнеса, на житейском уровне. Это невнимание к близким и ощущение собственной непогрешимости. В конечном счете, у нас у всех есть поступки, за которые нам стыдно, то, что мы бы хотели изменить и переделать.

Миллер — Алексей Гуськов. «Фальшивая нота», Театр имени Е. Б. Вахтангова (Москва)

— Вы начали говорить о «Фальшивой ноте», премьере этого сезона, которая впервые будет представлена петербургской публике. Ваш персонаж дирижер и скрипач Миллер в юности совершил страшное преступление.

— Юноша случайно зашел на работу к папе не вовремя.

— Да, но он прожил жизнь под украденным в концлагере именем. Это циничный поступок. Как вы считаете, после встречи с сыном своей жертвы и судом совести Миллер сможет услышать чистое звучание, творчески возродиться и окончательно избавиться от фантомов насилия? Меня поразил эпизод, когда в конце спектакля вы закрываете шляпой несуществующий пистолет. Миллер больше не нажмет на курок.

— По моей версии он избавился. Это рождение художника, его произведения, когда художник честно признается во всех своих грехах, очищается и слышит божественную музыку. Для меня симфонический оркестр — это идеальная модель устройства мира.

— Персонаж Геннадия Хазанова, несмотря ни на что, сумел сохранить человечность, отказался от мести.

— Они оба жертвы. Сорок лет Динкель живет одной идеей − найти человека, чтобы отомстить, но при встрече, как оказалось, месть не приносит успокоения. Необходимо взаимное снисхождение, как у Чехова: «Надо быть снисходительным». Эта мысль мне очень нравится! Быть снисходительным к чужим грехам. Миллер говорит Динкелю: «Если бы вы знали, сколько лет меня преследует этот мучительный стыд!», и тот слышит в этом глубочайшее покаяние. Динкель услышал в словах Миллера главное — этот человек несчастен. Так же, как и он сам.

— Непосильная ноша превратила Динкеля в униженного, полуразрушенного человека.

— Конечно. Геннадий Викторович замечательно играет эту роль. Люблю его как партнера. Это большой подарок для меня.

Миллер — Алексей Гуськов, Динкель — Геннадий Хазанов. «Фальшивая нота». Театр имени Е. Б. Вахтангова (Москва)

— Способно ли милосердие одного человека повернуть время вспять и предотвратить преступление другого?

— Что-то отмотать в прошлое и предотвратить невозможно, я думаю (Улыбается. Е. О.). А не допустить в будущем — можно. Эта тема очень большая, например, о покаянии целой нации, если говорить о немцах.

— Великий Караян, к сожалению, в молодости состоял в Национал-социалистической партии.

— Да мало ли где состоял и членом какой организации являлся Герберт фон Караян. Все люди — дети своего времени, также как рожденные в СССР были членами пионерской или комсомольской организации. Знаем и помним Караяна как величайшего дирижера прошлого столетия. Мы проживаем наши жизни во времени, которое не выбираем. Но у каждого есть личный выбор, и если вернуться к началу нашей беседы — «Что такое хорошо и что такое плохо» − невозможно прожить безгрешным, мы постоянно совершаем поступки, за какие впоследствии каемся. Такова природа человека.

— В вашей жизни помимо театра и кино много музыки. Вы читали письма выдающихся композиторов на концертах Большого симфонического оркестра им. П. И. Чайковского. С чего началось ваше погружение в классическую музыку?

— Мои отношения с классической музыкой были как у всех ее обычных потребителей − на уровне поверхностного представления. А в 2008 году я получил предложение сыграть роль дирижера во французском фильме «Концерт», где мне надо было придумать персонаж. Это ведь не просто человек, машущий в такт руками перед пятьюдесятью пятью музыкантами. Дирижер — это трактовка произведения, баланс звука в оркестре, связующая нить между солистом и оркестром и много чего еще… Дирижер — осевой персонаж всего действа, в котором участвует симфонический оркестр. Я должен был создать этого человека, придумать, из какой он школы. А школы дирижирования разные. Существует дирижирование в такт, а есть в затакт. Вся советская школа была в затакт. Я пересмотрел невероятное количество дирижеров и постепенно понял, что мой герой где-то между Евгением Светлановым, нашим величайшим советским дирижером, и Карлосом Клайбером, которого Караян называл самым талантливым дирижером, сетуя, что он очень ленив и выходит к дирижерскому пульту, лишь когда заканчивается колбаса в холодильнике. Клайбер задавал оркестру настроение, дирижировал глазами, бросал в оркестр эмоцию. Из этого микса двух великих дирижеров родился и мой персонаж. Постепенно я влюбился в музыку и уже не могу представить свою жизнь без нее. Для меня это глоток свежего воздуха. Когда из БСО ко мне обратились с предложением сделать цикл концертов по Бетховену «Письма к тебе», а потом и по Чайковскому, то, конечно же, я сразу откликнулся.

— Если смотришь на вашу творческую биографию в ретроспективе, то удивляешься, с каким бесстрашием вы осваивали разные профессии — с четвертого курса института им. Баумана вы ушли в Школу-студию МХАТ, овладели продюсерским ремеслом, азами дирижерского искусства, уже много лет преподаете. С чем связаны такие резкие перемены?

— Жизнь всегда что-то предлагает. Дальше уже зависит от тебя, насколько ты открыт, способен принимать новое, насколько ты не боишься. Потому что жизнь интереснее наших представлений о ней. Я человек без мечты. Для меня тот, у которого есть какая-то одна мечта, похож на зашоренного марафонца, пробежавшего сорок километров от пункта А к пункту Б. Что бы ни случилось − гроза ли, дождь или беды дома, землетрясение, революция и т. д., а он бежит мимо. Жизнь нужно слушать, и она предложит тебе совершенно неожиданные ходы. Браться за что-то новое всегда гораздо интереснее. На мой взгляд, процесс старения — это отключение интереса к одному, потом ко второму, к третьему. И, в конце концов, все замыкается на самом себе — где у меня болит по утрам, что я буду сегодня есть. Человек остается в одном времени, и начинается бесконечное брюзжание о том, что раньше воробьев было больше, и молоко было вкуснее. И так далее.

Миллер — Алексей Гуськов. «Фальшивая нота», Театр имени Е. Б. Вахтангова (Москва)

— Товстоногов говорил о двух типах актеров — спринтеров и бегунов на длинные дистанции. Я думаю, актеры-стайеры благодаря терпению и настойчивости часто добиваются большего. Что вы думаете об этом и к какому типу относите себя?

— Товстоногов много чего еще говорил об актерах и хорошего, и, скажем так, разного. Не все зависит от актера… Жан Габен говорил, например, что на крупном плане вы просто сидите и считаете до десяти, а потом критики напишут, какую глубокую внутреннюю жизнь создал актер в этой сцене. Секретов очень много, и ремесло, конечно же, важно в первую очередь, но я знаю одно — актер не может быть нелюбопытным к жизни, не может быть глупым. Необязательно, что он должен быть семи пядей во лбу и решать логарифмические уравнения, но в нем должен присутствовать интерес к окружающему, снисходительность к людям, способность пропускать через себя жизненные ситуации, чтобы понять, сколько вариантов решений тебе предлагает автор.

— Уже более десяти лет в Театре им. Вахтангова счастливая эпоха Римаса Туминаса. У вас сейчас четыре спектакля, три из которых поставлены Римасом Владимировичем: «Евгений Онегин», «Улыбнись нам, Господи» и «Фальшивая нота». Как вы чувствуете себя в полифоническом мире его спектаклей?

— Мне интересно и любопытно быть рядом с этим художником, понимать мир его размышлений и рассуждений. Это современный, новаторский театр со знанием всех традиций и идеологией русской психологической школы. Русский психологический театр, прежде всего, предполагает у зрителя эмоциональное переживание, посылает ему, как бы это пафосно ни звучало, любовь. Каждый раз перед спектаклем, приходя подержаться с нами за руки, наш худрук повторяет: «Давайте играть небесам, ангелы наблюдают за нашей игрой». И Римас искренен, это не просто декларация, а так существует театр уже десять лет. И труппе каждый раз, когда приходит режиссер со стороны, трудно принять другую систему координат. Я благодарен этому периоду моей жизни, и рад, что пока вызываю у Туминаса взаимный интерес и не порчу его замечательные задумки (Улыбается. Е. О.).

— Спектакль «Евгений Онегин», наверное, рекордсмен по гастролям по городам России и мира. Образы Татьяны, Онегина для европейского, американского, китайского зрителя — это олицетворение страдающей русской души, или они воспринимают эту историю как общемировую: о несчастной любви, быстротечном времени, смерти?

— И то, и другое. На зарубежных гастролях к нам часто приходят и наши бывшие соотечественники, иногда их бывает даже больше, чем коренных жителей страны, в которой мы гастролируем, хотя обязательно есть и они. Публика подготовлена, читала Пушкина. «Евгений Онегин» действительно самое великое произведение русской словесности. До Пушкина наша литература существовала на французском языке. Он сам смеется, представляя читателю письмо Татьяны: «Я должен буду, без сомненья, Письмо Татьяны перевесть. Она по-русски плохо знала, Журналов наших не читала, И выражалася с трудом На языке своем родном». И во французском подстрочнике было бы «Я пишу Вам, и этим все сказано» вместо «Я к вам пишу — чего же боле? Что я могу ещё сказать?» (Смеется. — Е. О.)

Евгений Онегин — Алексей Гуськов, Татьяна — Ольга Лерман. «Евгений Онегин», Театр имени Е. Б. Вахтангова (Москва)

Роман переведен, наверное, на все языки мира. Существуют разные редакции переводов — есть современные версии, есть перевод на французский язык Тургенева и Луи Виардо и т. д. Сюжет знают все, он вненационален и вне времени, и в романе в целом выведен образ русской души. Я работал в Европе. Для европейцев мы остаемся варварами, но с трогательной душой. У французов даже есть устойчивое выражение −âme slave (славянская душа). А когда заканчиваются гастроли, и потом читаешь посты в социальных сетях зрителей и рецензии журналистов, то видишь, как люди открывают для себя новое: «Господи, я никогда не думала, ведь Онегин убийца!» А Онегин действительно убийца: «Убив на поединке друга, Дожив без цели, без трудов До двадцати шести годов» − в то время возраст почти что старика — «Томясь в бездействии досуга. Без службы, без жены, без дел, Ничем заняться не сумел». Поразительное открытие. В пятом классе нам говорили — лишний человек. А что такое лишний? По версии нашего худрука − это человек, которому все досталось по наследству. Он ни в чем не участвовал. И в конце горчайшее признание — «Боже мой! Как я ошибся, как наказан!» Зритель открывает для себя роман заново. Это гениальная постановка. У нас есть две версии. Я позже вошел в спектакль. Версия Сергея Маковецкого более романтическая, моя — более философская, о том, что человек без любви — это мертвый человек. Его жизнь прожита зря.

— Сергей Васильевич тоже замечательно говорил, что он бережно собирает это письмо, разорвавшееся от времени на мелкие кусочки, исчитанное до дыр вдоль и поперек. Может быть, это единственное настоящее письмо, которое он получил в жизни. И вот он помещает его в рамку как светлое воспоминание.

— Это так.

— Алексей Геннадьевич, вы много снимаетесь в европейских странах. Что дает вам опыт знакомства с другими культурами?

— Этот опыт многому учит. В первую очередь − общению. Французы не находят нужным сразу отвечать на письма, особенно, если им нечего тебе сказать. Мы, получив от них письмо «пожалуйста, нам надо срочно» — несемся, срочно делаем, ждем такого же быстрого ответа, а они снова молчат. У немцев такое невозможно, как правило, ты получаешь ответ, но они очень любят делать это в пятницу вечером. Раньше я не знал, что труднее всех зарабатывают свой хлеб в Европе итальянцы. У нас бытует представление, что это шумные макаронники, любители dolce vita, но работают они на износ. Самая длинная смена в моей жизни, 22 часа, была в Италии. Ни один человек не ушел со смены, и это при наличии профсоюзов и разных форм социальной защиты. Это творческая солидарность, а кроме того они очень ответственно подходят к своей работе и боятся ее потерять.

— 16 января был юбилей выдающегося артиста Вахтанговского театра Василия Семеновича Ланового. В вашем театре востребованы артисты самых разных поколений. Существует ли, тем не менее, проблема «отцов и детей»?

— Я поработал во многих театрах. Вахтанговский уже считаю родным, и надеюсь, эта семья меня приняла, семья со всеми вытекающими последствиями. Мне очень импонирует преемственность, уважение к старшему поколению, внимание к молодежи. В этом, безусловно, заслуга Римаса Владимировича и директора театра Кирилла Игоревича Крока.

— В России, к счастью, в последнее время мы наблюдаем настоящий театральный бум. До какого зрителя вы хотите достучаться?

— Мы не видим зрителей, не бегаем по фойе театра перед и после спектакля. Мой мастер Евгений Александрович Евстигнеев всегда говорил нам, студентам: «Ты не червонец, чтобы всем нравиться». Задача не в этом. Ты должен играть для одного из тысячи — того, которого ты себе представляешь. Остальные пусть подтягиваются. Зритель всегда прав. Если он не был увлечен историей, не поверил актерам, если режиссер создал художественный мир, в который зритель не захотел войти, — значит, виноваты мы. Его ни в коем случае не надо обслуживать, развлекать. Нужно просто делать свое дело в меру таланта и честно. Есть спектакли, которые мне не близки, но я вижу в них живую энергию. Даже если что-то неправильно сложено, зритель испытывает уважение. Он не любит пренебрежения, когда его обслуживают как в плохом ресторане. Театр — это жизнь человеческого духа. Искусство существует для того, чтобы помочь человеку жить. Театральное время сжато, но ты видишь, что не одинок, что твои проблемы не только твои. Одиночество, я думаю, самое страшное наказание. Оно бывает и публичным, когда тебя не замечают.

— Что вы ждете от творческого тандема Туминас-Бутусов?

— Я жду очень интересный спектакль, который должен сложиться к концу сезона, что очень хорошо для нашего театра. И не важно, с кем Юрий Бутусов будет работать. Его способ работы с артистами предполагает определенную студийность. Уверен, что это будет среднее и молодое поколение вахтанговцев. Значит, у нас есть будущее.

Фотоматериалы предоставлены пресс-службой Театра имени Евг. Вахтангова.