Парадная площадь

АДОЛЬФ ШАПИРО: «УЛИЦА МЕШАЕТ МОЕМУ ТЕАТРУ»

Беседовала Елена Добрякова

Не юбилейное у нас получилось интервью. Известный театральный режиссер и педагог, руководитель художественных проектов Санкт-Петербургского ТЮЗа Адольф Яковлевич Шапиро не расположен был говорить о своем Дне рождения — а ему, к слову сказать, исполнилось 80 лет. Не любит он подводить итоги — а любой юбилей как бы предполагает оглашение результатов, достижений. Адольф Яковлевич бежит от этого, будто подтверждая главный постулат художника: смысл жизни — в движении. Творчество — процесс неостановимый. Как признается Шапиро, театр ему никогда не надоедал, хотя в сердцах и мог что-то обронить. Театр — это тот воздух, которым только и может дышать режиссер. Важно выбрать, какой театр делать, как удержаться на той платформе, которая не будет идти в разрез с твоими идейными убеждениями и совестью.

Адольф Яковлевич, вы вчера в Москве в МХТ свой спектакль «Мефисто», который четыре года назад поставили, смотрели? Там о муках хорошего человека, талантливого режиссера, который вынужден был работать на Третий Рейх… Конформизм художника и власти и сегодня, мне кажется, тема очень актуальная.

Герой «Мефисто» мучался меньше, чем следовало. Что же касается спектакля, то я его не только смотрел, а днем репетировал. Иначе он разлетится на куски. Тема художника и власти, которой посвятил своё произведение Клаус Манн, всегда сложна. Художник всегда стоит перед выбором: согнуться или выстоять. Особенно все серьезно, когда надо служить безумному режиму. Мне было интересно, а зрителям, кажется, небесполезно ещё раз подумать об артисте-конформисте, служащем тоталитарному режиму. Наш герой отнюдь не бесталанен, но до какой степени можно играть с чертом? И стоит ли вообще затеивать эту игру?

У вас лично есть какая-то форма взаимоотношений с властью? Ваши высказывания всегда независимы, кажется, что вы очень свободно себя чувствуете?

Вот почему не люблю давать интервью. Не может же мой взгляд на такой существенный вопрос постоянно меняться. Так что придется повториться. В природе взаимоотношений художника и власти изначально заложен конфликт. Задача власти установить границы, по которым будет жить общество. Художнику претят любые границы, он стремится выйти за пределы. Дальновидная власть расширяет границы, а самоубийственная сужает. Давя свободное творчество, она подготавливает свой конец. Часто вспоминаю дневники Микеланджело. Там есть эпизод, где он рассказывает о приходе папы римского. Художник в соборе Петра, на лесах, расписывает купол капеллы. Папа спросил о том, закончит ли он работу к концу года? «Наверное, но, может быть, еще год потребуется», — ответил художник. Папа воскликнул: «Вы что? У меня за год три зала расписали!». Изумился, возмутился, но съел. Зато Сикстинскую получил. А Микеланджело, подозреваю, не мог ответить иначе. Он, говоря современным языком, не троллил папу, просто не занимался халтурой. А вообще всё, что происходит вокруг тебя, чаще всего мешает заниматься искусством.

Простите, мешает или, наоборот, помогает?

Помогает природа, любовь, хорошая музыка, книги. Всё будничное, суетливое, каждодневное, политизированное — мешает. В институте преподаватели говорили: «Идёте на репетицию, — наблюдайте, наблюдайте за всем, что видите на улице, это вам очень поможет в профессии». Неправда! Когда идешь в театр, надо сделать все, чтобы отсечь от себя улицу. Вот ты собираешься на репетицию, и все, что случается с утра, по пути в театр, сильно тебе мешает. И яйцо на завтрак не так сварилось. И по радио какой-нибудь Соловьёв каркает, и лезвие затупилось. Кто-то толкнул — и не извинился, у кого-то рожа кривая и с утра матерится, водитель дорогу не уступил. Постепенно раздражаешься, сам становишься агрессивным… Необходимой сосредоточенности на предстоящей репетиции как ни бывало.

Сцена из спектакля «Вино из одуванчиков»

Тогда становится понятным, каким образом Кириллу Серебренникову под домашним арестом удавалось и спектакли ставить, и кино снимать. Ничто не отвлекало!

Это чёрный юмор? Я о другом. А Серебренников талантлив. Я работал в жюри «Золотой маски», и мы смотрели его спектакль «Маленькие трагедии». Блестящий, один из лучших, виденных в последнее время. Он по праву получил премию как лучший режиссёр. Наверное, некоторые люди думали, что на это решение каким-то образом повлияла чудовищная ситуация, в которой он оказался. Ничего подобного. Это оценка мастерства.

Да, Серебренников — яркий пример стоика. Вот так же, находясь под домашним арестом, он выпустил в «Гоголь-центре» спектакль «Барокко», где главный герой одной рукой играет на рояле, а другой прикован наручниками к полицейскому. Сильно!

Не видел, не читал. Такой образ, по-моему, не отразит в полной мере действий, направленных против людей, вина которых не доказана. Одни вопросы. Почему Серебренников, пока шуровали следователи и комиссии, вынужден был репетировать из дому, а не в своём театре? Почему столько месяцев сидел в тюрьме Алексей Малобродский? А Александр Калинин чем грозил безопасности города? Ответ напрашивается: значит — это кому-то нужно. Вновь вопрос: кому? Тем, кто не думает о будущем, а только о решении своих политико-конъюктурных задач.

Все-таки я не соглашусь, что улица и вообще все, что окружает художника, мешает ему в работе. Какие-то режиссеры вообще эту жизнь превращают в театр, документально фиксируя события, которые мы видим каждодневно.

И правильно сделаете, что не согласитесь. Я говорю только о своём самочувствии, не претендуя на объективность. Документальный театр вызывает и уважение, и восхищение. Тот же Театр Doc. Особенно когда им занимаются такие талантливые люди, какими были Елена Гремина и Михаил Угаров. Но лично я такой театр не умею делать. И не буду, это не мое. Режиссёр должен принимать все волны мира, а передавать только на своей. Кстати, среди работ, показанных на последней «Маске», едва ли не самыми интересными были спектакли нетрадиционного театра. И ростовский Всеволода Лисовского, действие которого протекало на улочках, переулках, и тупиках города Ростова, и спектакль «Родина» Центра имени Мейерхольда. Обо всех сюрпризах не скажешь, но нельзя не упомянуть показанный в последний день долгого марафона спектакль «Новый мир. 1968». Классная работа Дмитрия Волкострелова. Я бесконечно рад, когда он ставит спектакли в нашем Театре юных зрителей. Пусть молодые зрители развиваются, пока не поздно.

Если вспомнить ранний период вашей режиссерской работы, что вы скажете — изменились взаимоотношения между режиссером и драматургом? Есть ощущение, что драматургия существует сама по себе, а режиссура — сама по себе. Сейчас вряд ли пишут пьесы специально для какого-то театра.

Пишут. Определённо пишут. Не меньше, чем раньше. Но стоит заметить, не все театры, точнее — режиссёры, достойны написания для них пьесы. Раньше было другое столетие. Кстати, в Советском Союзе ставилось в театрах гораздо меньше разных авторов. Было несколько авторов, чьи пьесы, получились они или нет, шли по всей стране. За Володиным, Вампиловым, Рощиным строго следили. Хорошие пьесы годами, месяцами не выходили на сцену. Сейчас ничего подобно нет. И афиша западных пьес была скудна. Их появление на сцене во многом определялось позицией авторов по поводу оказания нашей армией братской помощи народу Афганистана. И обязательна постановка спектаклей-подарков к партийным и государственным торжествам. Цензура знала, что драматургия существует отдельно, сначала её надо проверить, а потом уж и режиссуру, и о ней так же отдельно надо будет говорить.

Сцена из спектакля «Король Лир»

И вы тогда чувствовали себя менее свободно, чем сейчас?

Само собой. Несравнимо. Однако при этом чувствовал себя более необходимым людям как режиссер. И ощущал большую связь с этими людьми, ну, не со всеми, а с теми, кто не скурвился. Я знал, что на меня смотрят, и оттого старался противостоять фальши, как мог. Впрочем, ответственность перед собой и людьми не ушла. Видно же, как в обществе мастерство и технология вранья усовершенствовались. В советские времена одиночки, которые преодолевали давление агрессивного или равнодушного большинства, становились личностями. Но ведь и сейчас также.

Вы лично испытывали такое давление в прошлом? Как вам приходилось отстаивать свои позиции?

Конечно, шел на уступки, иначе бы не выжить. Хотя… вот думаю, за какой спектакль стыдно сейчас? С художественной стороны горжусь лишь несколькими. А по человеческой, или идеологической, — пожалуй, ни одного не стыжусь. Наивные были, а конъюктурных, нет, не было. Сейчас многие, оправдывая конформизм, говорят, что у режиссера, у художника не было никакого выхода. Это обман себя и других. Выход есть всегда, во все времена. Я был беспартийным. Имя и фамилия не вписывались в показательную анкету. Без обиняков мне говорили, — хорошо бы их поменять, и успешно заняться каким-либо большим театром. Не пожелал. Если бы поставили условие, что смогу заниматься театром, если вступлю в партию, я бы ушёл из театра. Во всяком случае, так я думал, и, надеюсь, при необходимости сделал бы.

Даже так?

Да. Не представляю, как поднял бы руку за вторжение танков в Прагу. Я не был ярым антисоветчиком, просто брезгливым. Зачем руки марать? Потом не очистишь. На словах одно провозглашали, а на деле… И сейчас не уютно. Признаюсь, с ностальгией вспоминаю плакаты, что висели на домах: «Миру мир!» или «Свобода, равенство, братство». Кто против? Тот же Брежнев всё-таки хотел, чтобы его называли выдающимся борцом за мир, а не детей им пугали. А как фильмы о страшной войне и победе над фашизмом назывались: «Баллада о солдате», «Судьба человека», «Дом, в котором я живу», «Летят журавли», «Иваново детство». А сейчас — «Т — 34». Как пел поэт и бард «Нет, ребята, всё не так! Всё не так, ребята…»

Сцена из спектакля «Король Лир»

Вы никогда не боитесь говорить то, что думаете?

В молодости думал, что ещё рано бояться, а сейчас — уже поздно. Не бояться — очень страшно. Но когда договоришься с собой о том, чего лишаешься, а что приобретаешь, — ничего, жить можно.

Вы лишились чего-то?

Лишался. К обеду, а не к ужину поданной ложки всяких привилегий и благ. Но нельзя огульно осуждать всех, кто играл с чёртом. Когда ты сам за себя отвечаешь — одно, а если дети, больная мама, и вдруг потерять работу, зарплату… Тут надо судить общество, которое ставит человека в положение, когда тот вынужден ломать себя. Помните у Брехта в «Галилее» один герой говорит: «Несчастна та страна, у которой нет героев…» А другой справедливо поправляет: «Несчастна та страна, которая нуждается в героях». А вообще-то я в Никарагуа понял: храбрость — это во многом недооценка ситуации.

Что вы делали в Никарагуа?

Что я мог делать? Работал над спектаклем. Его куратором была Росарио Мурильо, жена Даниэля Ортеги, известного политического деятеля. Меня возили в двух голубых мерседесах. В одном сидел я, в другом — мой телохранитель, на случай нападения контрас. Когда я только приехал туда, несколько человек в посольстве сообщили мне о дате ближайшего плана вторжения в Никарагуа. И пояснили: «Если попадете в руки американцев, не волнуйтесь, будете напоены, накормлены и через три дня вас вернут к нам. А если в руки контрас, то живым сдаваться им не советуем».

Вас подогревает ощущение опасности?

Есть упоение в бою. Есть такое. Но я не могу сказать, что в Латинской Америке именно это чувство подогревало меня. Скорее всего, подогревал интерес к людям, к неизвестным явлениям и характерам, сама энергия Латинской Америки — она совершенно особенная, сумасшедшая. Мой дорогой друг Юрий Рост на яхте в океаны ходил, взбирался на высочайшие горы. Кажется, его толкало к творчеству многообразие мира. Пожалуй, и меня это заводит.

Получается, жизнь выше театра?

Получается, что так. Когда буду умирать, что буду вспоминать? Как удачную мизансцену придумал? Или как поставил какую-то сцену? Вспомню вкус скукоженной, поклёванной вишни на верхушке дерева, как бьются волны о скалы в Перу, узкие улочки старой Риги, дюны и сосны, друзей по театру, саванну в Кении или мыс Доброй Надежды в Южной Африке, белые ночи на Неве, близких людей, Волгу возле Жигулей, тайгу, мхатовский зал… Слава Богу, есть что вспомнить.

Теперь поняла, почему вы так «Вино из одуванчиков» по Бредбери поставили, почему у вас на фоне американской жизни вдруг звучат украинские песни, советские… Вы воспринимаете мир единым, не так ли?

Я как-то в шутку сказал Наташе Игруновой, другу и редактору моей книги, что я — находка для её журнала «Дружба народов». Родился на Украине, знаю и люблю украинский язык, литературу, театр. Тридцать лет прожил в Риге — потому свободно говорю на латышском, знаю театр, искусство Латвии. Много друзей было и есть в Эстонии и Грузии. Работал во многих странах. Это действительно дает ощущение единого мира.

Миссия, которую вы последовательно проводите в ТЮЗе — привлекать молодых режиссеров в театр — она возникла из личных пристрастий? Или кто-то поставил перед вами эту задачу?

Я не миссионер, но что за театр без молодых? Когда мне исполнилось 50, это было в Риге, я сказал директору: «Теперь вы должны брать на работу только молодых, мы должны быть в окружении молодежи». Единственная возможность и театру, и человеку, и государству замедлить процесс старения, — окружать себя молодыми, учиться у них. Другая музыка, другие ритмы… Без молодой крови театр не может развиваться, выжить. Это не красивые слова, а, если можно так сказать, — физиология театра.

По какому принципу вы приглашаете начинающих режиссеров на постановки в ТЮЗ?

По принципу наличия таланта, творческой дерзости, характера, желания найти свой сценический язык, устремлённости к новому театру, и, конечно, особого восприятия жизни. Люди делятся на художественных и не художественных. Не только в театре.

Но если говорить вообще о тенденции, то приглашений меньше, чем хотелось бы. Часто молодых приглашают на десерт, что ли. Для сохранения лица. Ставку делают на верняк, на «сделайте мне красиво». Вот так не надо — у молодых и нам есть чему поучиться. Мне оказали доверие в 25 лет. Я тогда стал «главным» в Риге, значительно снизив средний возрастной ценз режиссеров. И сегодня я обязан оказывать доверие молодым.

Можете сказать, что воспитали какого-то молодого режиссера?

Не знаю. Может быть… Вот сейчас получил много писем, в которых меня учителем зовут. Не скрою, лестно. Но жаль, что не будет времени убедиться, насколько это отвечает действительности. Я никогда не хотел плодить клонов. Просто старался направить начинающего режиссера, дать возможность проявить себя. А дальше — свобода, распорядись собой, как тебе хочется и представляется.